Наверх
ДРУЗЬЯ
BEATLES.RU Группа «АРАКС»
АВТОРСКИЕ ПРАВА
Все права принадлежат ПРАВООБЛАДАТЕЛЯМ! Данный сайт создан в некоммерческих целях, носит исключительно ознакомительный характер.
При копировании материалов сайта ссылка на сайт обязательна!
Cliff Richard выпускает 18 декабря DVD «The Blue Sapphire Tour Live 2023». В 2023 году исполняется 65 лет карьере сэра Клиффа Ричарда.
Cliff Richard выпускает 18 декабря DVD «The Blue Sapphire Tour Live 2023», исполняется 65 лет карьере сэра Клиффа Ричарда...
подробнее »»
Новый альбом Rod Stewart - «Swing Fever» выйдет 23 февраля 2024 года. Джазово-эстрадные стандарты 30-50-х годов.
Новый альбом Rod Stewart - «Swing Fever» выйдет 23 февраля 2024 года. Джазово-эстрадные стандарты 30-50-х годов...
подробнее »»
ROCK BOOK - О РОК-МУЗЫКЕ И МУЗЫКАНТАХ.
Публикации о группе «АРАКC»
Предыдущая Предыдущая Следующая Следующая
НИКОЛАЙ ПАРФЕНЮК:
«БЕРЕМСЯ ПЕРИОДИЧЕСКИ С ЖЕНОЙ ЗА РЕМОНТ И... БРОСАЕМ»
газета «КВАРТИРНЫЙ РЯД»
08 сентября 2005 год


Николай ПАРФЕНЮК.
Заслуженный артист России, солист ленкомовского ансамбля «Аракс», музыкант и композитор Николай Парфенюк – фигура для журналистов в высшей степени неудобная. Он не любит ни читать, ни давать интервью, считая, что слово изреченное есть ложь, что правдивые ответы на многие вопросы сложны и неоднозначны, а посему приходится отшучиваться, стремиться выглядеть оригинальнее и умнее, чем есть на самом деле.

В итоге это приводит к созданию упрощенного, если не ущербного образа, а интересный, приличный в жизни человек выглядит на страницах СМИ клоуном или вовсе розовым идиотом... Законченный трудоголик, он целыми днями сидит в своей каморке в театре и «ваяет» музыку к фильмам, спектаклям, передачам на ТВ, песням. В перерывах, по вечерам, выходит на сцену Альма-матер в «Юноне» и «Авось», в «Королевских играх», а раньше – еще и в «Тиле»...

Мебели и вещей должно быть мало

– Николай, львиную часть времени вы проводите в театре. А что такое для вас по большому счету ДОМ?
– Если с каждодневной позиции, то это место, куда ты можешь прийти, отдохнуть, спрятаться от неприятностей. Это стены, в которых есть Та, с кем ты хочешь жить под одной крышей, общаться, радоваться и на кого можешь ворчать. Дом – это, прежде всего, моя жена. Все что у меня есть – это она. Она не требует очередную шубку в пол, а говорит: «Дурень, иди и купи прибор, тебе он поможет работать». Отвечаю: «Очень дорого стоит». «Иди купи, тебя это продвинет!». Она – моя надежда и оплот.
– Приходилось ли вам вместе с супругой работать в одних спектаклях?

– С Любой познакомился почти четверть века назад. Она балетмейстер-постановщик и мастер сцен движения. Сейчас работает во ВГИКе, куда ее позвал Виталий Соломин, когда ему предложили взять курс покойного Ромашина. Впервые вместе работали на мюзикле «Свадьба Кречинского» в филиале Малого театра. Люба была балетмейстером-постановщиком, а я – аранжировщиком. Я благодарен этой работе, потому что после нее решил, что больше аранжировки делать не буду: грань между аранжировкой и сочинением мелодии такая, что и лезвие бритвы не просунешь. Если вычленить гениальную мелодию Чайковского и оторвать ее от его же гениальной аранжировки – не известно, что получится.
– Давайте вернемся к жилищу. Кто занимается ремонтом?
– Периодически мы оба пытаемся вернуться к ремонту. Беремся за это дело и бросаем. Четыре года назад въехали в квартиру в Новогирееве, быстренько поставили новые окна, купили какую-то мебель, так вот и живем. Стиль нашего жилища родился из стиля жизни двух людей, которые все время заняты любимым делом, вечером приходят домой, общаются друг с другом, насколько могут (если есть силы поговорить о музыке или о танцах), ложатся в койку, а утром оба уходят на работу...
– А каковы ваши имперские требования к Дому?
– В нем должно быть много места, мало мебели и минимум вещей.
– И как же выглядел Дом вашего детства?
– Видимо, тут надо рассказывать о том, что в детстве жил в отдельном доме с папой и мамой, ходил в коротких штанишках, и бабушки за мной бегали с панамками. Родился в деревне Городец в Брестской области и прожил там две недели. Потом отца перевели в город Кобрин, где когда-то отбывал ссылку Суворов. Отец – православный священник. Вчетвером (у меня есть еще и сестра) жили в церковном доме. В меру большом, добротном, деревянном. Когда-то этот дом принадлежал одной семье, но при советской власти его разделили на две части, потому что сочли, что он слишком уж большой. У нас было три комнаты, кухня, прихожая, кладовка, чердак и подвал. А во второй квартире жила семья другого священника. Повзрослев, вдруг осознал, что эта земля, на которой живут все мои друзья и соседи (а это две улицы и куча домов), когда-то принадлежала одному церковному дому. Представил, как же хорошо до революции жили батюшки, причем, ведь всем хватало земли! Непонятно, почему мы все сегодня живем в мегаполисах. И ведь самое странное, что нам это нравится... Впрочем, это тема отдельного разговора. Около нашего дома всегда стояло много лошадей. Батюшки, которые приезжали к папе из деревень, ездили на бричках и телегах. Технический прогресс выразился в том, что в какой-то момент вместо бричек у дома стали появляться мотоциклы с колясками и машины.
– Несколько лет назад в Оптиной пустыне один священник сказал мне, что, мол, журналист, пишущий о театре, занимается не богоугодным делом. Раньше лицедеев хоронили за оградой церкви. А как ваш отец воспринял то, что вы стали артистом?
– Все всегда зависит от человека. Мы с отцом не обсуждали этот момент. Папа прекрасно понимал, что со мной происходит, в каком направлении иду, кем становлюсь. Наверное, у отца были огорчения по поводу того, что я стал артистом. Но он никогда их не высказывал. Я же старался быть хорошим сыном.

В театр позвал ударник

– А как музыка вошла в вашу жизнь?
– В детстве пел, играл на купленном мне аккордеоне еще до того, как пошел в музыкальную школу. Папа, кстати, играл на семиструнной гитаре. А батюшки, которые к нам приезжали, всегда пели романсы. Затем уехал в Брест, поступил в технический вуз и там продолжил занятие музыкой в самодеятельном ансамбле, который днем репетировал, а вечером играл на танцах. Ансамбль через некоторое время в полном составе отправился в Рязанскую филармонию, и, став гастрольным коллективом, начал ездить по стране. Мы работали до 1983 года как «Сверстники». Потом попал в «Феникс» – реставрированный «Аракс», который в разные годы назывался то «Ветром», то «Глобусом». Потом была «Синяя птица»...
– Каким же ветром вас занесло в «Ленком»?
– Меня позвал в театр наш ударник Анатолий Абрамов, как я сейчас понимаю, исключительно для того, чтобы усилить концертную деятельность коллектива. Потому что в самом театре я был мало кому в тот момент нужен. Там поющих людей и без меня хватало. Честно говоря, в то время был очень далек от театра, от тех подвигов, которые происходили в его стенах, и даже не в состоянии был оценить тот факт, что Марк Захаров первым из режиссеров додумался пригласить в репертуарный драматический театр рок-коллектив, гремевший на всю страну... Более того, был настолько далек от всего этого, занимаясь рок-н-роллом, что даже не прельщала мысль пойти и посмотреть спектакль «Звезда и Смерть Хоакина Мурьетты», на который ломилась тогда столица. Потому что послушал пластинку и пришел от нее в шок: активно не понравились эти слегка выхолощенные намеки на хард-рок в исполнении хорошо поставленных голосов. Для меня это был вовсе не хард-рок... Скажу вам по секрету, поначалу и к «Юноне» и «Авось» возникло очень сложное и противоречивое чувство. Все это, конечно, как сейчас осознаю, связано с максимализмом, который сидит во мне. Коллектив, в котором работал до «Ленкома», не слышал песен гремевшего к тому времени на всю страну «Аракса», «Машину времени», вообще не слушал «совковые», как мы из называли, коллективы. И Бог его знает, почему так получалось. Максимализм – это ведь те шоры, которые, с одной стороны, заставляют человека бодро двигаться вперед, а с другой – мешают видеть всю палитру происходящего. Кроме того, присутствовало и ощущение того, что раз мы музыканты, то значит – самые лучшие. И какие еще ансамбли могут сравниться с нами?!
– У максимализма ведь есть и хорошие стороны?
– Во мне это звучало так: если уж взялся петь – пой, взялся играть – играй! И если называешь себя музыкантом, то изволь играть хорошо. А это значит, что должен быть настоящий звук, ты должен хорошо владеть инструментом. Мы шли от этого, свой ансамбль изначально строили на звуке, на игре, на пении. Минусы потом тоже вылезали: в произведении должно быть наполнение, которое отражается не только в звукоизвлечении, но и в определенной душевности... Вот сейчас слышу песню и думаю: «А что там у него квакает? Это что, так люди играют?!». Даже в нашем театральном буфете, когда в нем мало народу, подхожу и прошу музыку выключить. Потому что если в фонограмме что-нибудь шипит, и я не могу «словить» тональность или слышу, как что-нибудь не так звучит, то начинаю неосознанно нервничать.

Из-за него актеры и запели...

– Со временем, после того как вы ввелись в «Юнону» и «Авось», ваше отношение к этому спектаклю изменилось? Как вообще ощущаете себя на сцене в драматических спектаклях?
– Сейчас я предан театру, нравится здесь работать. Спектаклем, который мне очень и очень нравился, была «Поминальная молитва» с Евгением Павловичем Леоновым. Что же касается отношения к «Юноне», то оно трансформировалось тогда, когда «застолбил» для себя те главные пункты, которые особо удивляли, и попытался не повторять старых ошибок. Было время, когда очень нравилось выходить на сцену. Хотелось петь так, чтобы люди кричали, свистели и топали ногами от восторга. Но это все было до какой-то поры, а потом ушло. Может, потому, что всегда хотел заниматься чем-то другим в этой же профессии...
– Чем именно?
– Например, познакомился с возможностями, которая давала музыкальная студия, и «подсел» на это дело. Первый раз попробовал все сделать сам. Результат не всегда устраивал, но преимущество было в том, что «хозяин – барин», можно было самому все переделать, добиться желаемого, не надо было никого уговаривать.
– Расскажите, пожалуйста, о своих наиболее интересных проектах.
– Один из последних – «Поют артисты театра «Ленком». Проект начался с того, что я подарил Диме Певцову песню «Доля». Он ее спел. А потом спели другие актеры театра – Николай Караченцов, Сергей Чонишвили, Александр Лазарев, Витя Раков, Леня Лютвинский... Получился симпатичный сборник. Потом уже вышел сольный проект Певцова «Лунная дорога», с которым он выступает.
– Ваша работа в кино началась, кажется, с картины «Маленький принц» Росса?
– Да, музыка к «Маленькому принцу» – первая работа в кино. Для всех участников, режиссера, оператора, композитора это был дебют. Затем работал на фильмах «Всадники ветра» Бричио Сантоса, «Враги народа» Ангуса МакКуини, «Досье детектива Дубровского», «Удар Лотоса» и «Львиная доля» Александра Муратова, «Шатун» Алексея Серебрякова, «Полосатое лето» Елены Цыплаковой... Был ряд спектаклей на сценах МХАТа и Малого театра.
– А как вообще композитором создается новая музыка?
– Не знаю. Она всегда появляется быстро, но не всегда та, которая нужна. У меня есть собственный рекорд: к первым шести сериям 12-серийного телевизионного фильма «Баязет» (режиссеров Стамбулы и Черныха) выдал музыку меньше, чем за месяц. Правда, первые десять серий увидел задолго до начала своей работы. Не в состоянии проанализировать рождение музыки, то, как это происходит. Это совокупность всего: что должно быть здесь в фильме, что имелось в виду, когда люди снимали сцену, о чем сама история, что будет эффектно чисто технологически, как все это связать, наконец. Баязет – это название крепости. Сюжет фильма – это война, кровь, убийства, насилие... Убивают казаков, турок, армян. И для всех участников исторических событий осада Баязета – это грязь, боль, пот, кровь, повешенье, расстрелы. Это все одинаковое отношение имеет как к одной воюющей стороне, так и к другой. И не важно, что я – русский, а убивают турка. Потому что для турка это такое же насилие, убийство и зло. Значит, музыкально обе стороны могут быть объеденены одной темой. Если, конечно, продюсер и режиссер не возражают. А так как сама история эпохальная, необходимо, чтобы это и звучало подобающим образом. И здесь нужны такие инструменты, от которых сразу пальцы начинают прорастать в землю, чтобы звуки сразу бы «протыкали губу». Но если ты русский, а начинают играть свое, но на каком-то странном для русского инструментре, то получается очень странная, нерусская музыка. Турок же, слушая ее, воспринимает музыку не как свою, а как русскую. Вот в этом – «фишка».
– Николай, а как вы относитесь к современной эстраде?
– Нормально. Так все это и должно происходить. Так происходит во всем мире. Эстрада – это большая игра, в которой участвуют самые разные игроки. Точно так же можно задать вопрос: а как вы относитесь к засилью музеев в нашей стране? Вот рядом есть музей кукол, в котором никогда не был. Но это не значит, что если он меня не интересует, то его надо закрыть. Единственное, что плохо в этой большой игре, это такое обилие появляющихся имен, тел, красивых людей, что в какой-то момент можно что-то стоящее пропустить.
– А что вы слушаете?
– То, что на данный момент понравилось. Это может быть что угодно. Периодически иду на рынок и покупаю без разбора все, что вышло за последний год.
– Ну и последний вопрос: умеете ли вы забивать гвозди и работать дрелью?
– Умею делать по дому все! Хотя жена, услышав этот мой ответ, наверняка бы тонко улыбнулась...

Елена БУЛОВА
ОБЩИЕ МАТЕРИАЛЫ
Rock-Book © 2006-2024
Яндекс.Метрика Яндекс цитирования