По опросам молодежных редакций в течение десяти лет среди самых популярных первые места держат песни ансамбля «Машина времени».

Что там в начале? «Битлз»! Или Шестая симфония? Шестой симфонией Чайковского я «сушил мозги» своей десятилетней дочери. Впрочем, простите, не симфонией, а устными рассказами о ней. Потому что — ныне уже за девятнадцать лет жизни в Москве — так ни разу и не удалось купить билет на нее: всегда она в каком-то абонементе. Не попадалась и пластинка. Впрочем, я и не хотел бы показывать дочери свое любимое произведение на пластинке. Такая музыка настоящая только живьем.
А дочь мне твердила свое: «битлы», «битлы»... Она их слушала где-то у подружек, а для меня это была тоже чистая теория, от которой я морщился. Ибо имел представление о «Битлз» единственно по нашим газетам шестидесятых годов и, следовательно, мог относиться к «жукам» только отрицательно.
...Ко всем этим, уже давно довольно давним обстоятельствам, мою память вернул голос певца с магнитофонной пленки, которую я, дабы «отрубиться» от шумной компании, слушаю через новомодные массивные наушники.

Три сестры, три создания нежных
В путь нелегкий собрались
                                       однажды —
Отыскать средь просторов
                                       безбрежных
Тот родник, что спасает от жажды.
У порога простившись, расстались
И отправились в дальние дали...
Имя первой — Любовь, а вторая —
                                       Мечта,
А Надеждой последнюю звали...

Дождливый приморский ноябрь. И потому — запруженный рассеянной, бесцельной толпой центральный сочинский универмаг. И лично я, вдруг замерший, зачарованный, озадаченный, посреди этой толпы...
И тут нужно вспомнить про другой свой отпуск — московский, взятый в декабре, дабы уж он не пропал вообще. Днем — писание каких-то давно обещанных своей редакции статей, а вечером — что предложит столица. Столица предложила: концерты для двух, трех и четырех фортепиано Баха в течение трех вечеров в консерватории. Исполняли профессор Татьяна Николаева с ее учениками, А между фортепианными сочинениями камерный оркестр из Литвы под управлением Сондецкиса играл части из Бранденбургских концертов и, помнится, какие-то еще баховские номера.
Вот среди них-то и было... Было нечто коротенькое — на минутку исполненное на одной лишь скрипке и называвшееся, кажется, «Пассакалья»... Позднее в памяти вдруг всплыло — только оттуда ли? — другое слово: «Чакона». В этих «кажется», «оттуда ли» горестный укор автора самому себе: и за музыкальную малограмотность, и за дырявую память, и вообще за собственное «очень среднее» самообразование... Я не могу описать музыку. Какие слова ни подбираю — или слабо, или пошло, и всегда неточно. Но та минута звучания вошла в меня чистым, стопроцентным наслаждением и болью, которые отключили восприятие всей последовавшей далее в тот вечер музыки.
И с тех пор живут где-то эти старые раны: рана — воспоминание о наслаждении и рана — воспоминание о боли, и еще живет какая-то безнадежная надежда пережить это еще раз. Случаются же в жизни невероятные встречи.
И вот, бесцельно бродя в пронизанной влагой, рассеянной курортной толпе, посреди мокрых плащей и капающих зонтиков, я услышал... Нет, не «Пассакалью», не «Чакону». А что-то неизвестное, что точно попадало а эти старые раны, и они вдруг отозвались явственными, яркими отзвуками именно того наслаждения, именно той боли.
И оказалось, что это «что-то» продавалось, и я купил, и привез, и протянул своей дочери пластинку-миньон:
— На вот, послушай настоящую музыку. А то все «битлы» да «битлы»...
Она послушала. И сколько же смеху было в доме в тот день!
— Папа, да это же и есть «битлы»! — закатывалась совершенно счастливая и нетактично-жестокая дочь.
Откуда ж мне было это знать, если в те годы государство еще выпускало музыку знаменитого квартета как бы подпольно, обозначая на этикетке лишь: «Вокально-инстр. Ансамбль. Англия». Впрочем, человек более сведущий мог бы и догадаться...
А покорившая меня мелодия называется «Because» — «Потому что», и сегодня ее знают все, как и ее авторов и исполнителей.

...Но трудно разобраться, где ясно,
                                       где туман,
В потоке информации, с поправкой
                                       на обман...
* * * История с «Because» не прошла бесследно. Во-первых, я с тех пор не читаю ничего в прессе о современной музыке, полагаясь «в потоке информации, с поправкой на обман» в основном на собственные уши. Во-вторых, купил дочери какой-никакой магнитофон. А в третьих, благодаря всему этому в течение десяти с лишним лет был в курсе того, что социологи несколько свысока называют музыкальной молодежной субкультурой.
А она, между прочим, состоит всего из двух компонентов: 1. Шелуха, которую необыкновенно быстро сдувает в обиход алкашей всех возрастов; 2. Факты культуры, истинную цену которых определяет время.
...И вот с каких-то пор в доме, кроме «битлов», надолго и настойчиво в отличие от прочих зазвучали иные имена: «Машина времени», Макаревич, Кутиков (прошу прощения у других членов группы — сегодня уже запамятовал их фамилии). И их голоса. К тому времени, когда в «хитпарадах» молодежных газет первые места уверенно, из месяца в месяц, из года в год стала удерживать «Машина времени» (при полнейшем, абсолютном ее отсутствии в «официальном» звучащем мире — радио, ТВ, пластинки, эстрада), у меня уже было представление о ней.
Сейчас-то такое не редкость, а тогда, лет десять назад, едва ли не одна «Машина времени» умела у нас петь так; в необычно острых, непривычных, но точных звуковых сочетаниях голосов и инструментов, в изобретательных, каких-то чудных переходах тональностей и ритмов. Но главное все-таки было в другом — в словах. Песни «Машины» были в основном со смыслом. Вернее, с социальным смыслом, В них жили персонажи — типы своего времени. В них было авторское отношение — ирония, сарказм, восхищение, жалость — к этим типам, к явлениям, которые за ними имелись. Эти песни слушались невольно — из-за оригинальности музыки и исполнения — и сознательно — из-за боязни пропустить, не расслышать, не понять фразу, слово.
Стихи песен «Машины» принадлежали А. Макаревичу.

* * * А потом Андрей Макаревич вошел и в мою жизнь. Пусть всего одной песней:

Бывают дни, когда опустишь руки
И нет ни слов, ни музыки, ни сил.
В такие дни я был с собой в разлуке,
И никого помочь я не просил.
И я хотел идти куда попало,
Закрыть свой дом и не найти ключа.
Но верил я: не все еще пропало,
Пока не гаснет свет, пока горит
                                       свеча...

У кого е жизни не бывает дней, «когда опустишь руки». Кого не посещало ощущение, что «дней осталось мало». И кто не знает, как порой мучительно дожить до момента, когда снова поверится, что еще раз удастся расправить крылья птице своего бытия, а может, и удачи. И едва ли не всем нам ведомо, что найти спасение (именно спасение!) в такие дни можно в поэзии, в музыке. Не во всякой, конечно. Но трагическая Шестая симфония каким-то образом, как земной шар, способна принять на себя разряд уже непереносимой отрицательной энергии, накопившейся в наших душах, и, как родная земля, подпитать новой, положительной силой.
На то она и великая музыка.
Но незатейливая, крохотная, на две минуты, шестнадцатистрочная миниатюра... Она-то как помогает, чем? А ведь помогает. Утешает. Это очень важный для живого человека момент — утешение. И я понимаю, почему именно так — «Консуэло» (утешение) — назвала Ж. Санд свой роман о музыке и музыкантах и его героиню-певицу.
А, Макаревич — тоже певец. И если «Пока горит свеча» воздействует нам на душу, то, конечно же, не одними стихами, а стихами внутри музыки, а музыкой внутри голоса, а голосом — именно с той интонацией, которая враз преодолевает все, что есть между магнитофонной пленкой и моим, никому не слышимым, без звуковых волн пропеванием этой миниатюры в те «дни, когда опустишь руки и нет ни слов, ни музыки, ни сил»...

* * * И вот когда я узнал эту песню и принял ее в свою жизнь, то с удивлением стал взирать на нечто мне непонятное. 13—16-летние энтузиасты, составители «хит-парадов» из месяца в месяц упорно выводили на первые места именно ее — «Пока горит свеча». Ну, у них-то, думал я, какие уж такие разочарования? И как это так: у таких малявок «нет сил»?..
Ах, этот возрастной эгоизм, которому вот уж поистине все возрасты покорны! Как не сразу, как долго до меня доходило: с каждой табличкой очередного «хит-парада» мне настойчиво, терпеливо посылают сигналы: это у них бывают дни, когда опускаются руки, это они почему-то вдруг теряют слова, силы, веру, это их, случается, влечет бежать куда попало... Это они не только одной крови, но и одной плазмы души со мной. И моя дочь — тоже...
Тогда я впервые задумался над названием группы «Машина времени». Если эти ребята в меру своих сил и способностей, получается, наводят мосты между поколениями, то ведь они и впрямь связывают времена, как сварочная машина — трубопровод.

...И только странно бывает вдруг.
Если вам подпевают дети
Ваших школьных былых подруг...

Это уже с сегодняшней пленки. И уже сегодняшние 13—16-летние меломаны выводят в возродившихся «хит-парадах» новые песни «Машины времени» на первые места. Такого рода долголетие — уже феномен. И будь я литературно-художественным критиком, честное слово, занялся бы им. Это же просто любопытно узнать! Или сравнил бы юмор, иронию Макаревича со знаменитой усмешкой Высоцкого.
Да только ли это? Почему песня «Поворот» была исключительно популярна во времена, когда никаким поворотом в нашей жизни и не пахло, а вот «Флюгер» вошла в моду сегодня? Почему?
Стоп. Кассета, которую я слушаю, подходит к концу. Сейчас я вернусь к шумному застолью. А все ли успел разъять, размотать?..
* * * ...И все же чуть-чуть назад. Да понятно же все с «Поворотом»! Пусть поворотом еще и не пахло, но о нем все (ну, пусть не все) думали, мечтали. Не будь этого — он бы и не случился.

...Когда решалось — кто в разведку
                                       боем
И кто рискнет подставить пуле
                                       грудь,
Рискнули два — и выпало обоим
Идти вперед, прокладывая путь.
И первый пер, как танк, не зная
                                       брода,
Туда, где мрак и не видать ни зги,
Чуть не дошел — и камнем канул
                                       в воду
И на воде оставил лишь круги.
А тот, второй, что шел за первым
                                       следом,
Не утонул, и шеи не сломал,
И путь прошел, и возвестил об
                                       этом,
И первым стал — и встал на
                                       пьедестал...

Почему меня волнует эта песня? Да потому, что посещают такие мысли, а Макаревич их «подслушал». А если двое думают об одном и том же, значит, думающих об этом не счесть. Дело ведь не просто в «первом» и «втором», а в том, что всякое, без исключения, великое человеческое достижение — это достижение человечества. Или народа. И в нем много, много жизней. Но это множество не уложишь в великие мифы, без которых мы тоже не можем жить. Да здравствуют мифы! Но и да здравствует понимание: не бывать героям, если мы не будем выполнять свой человеческий долг. Без мыслей о пьедестале и жизни в веках.
Андрею Макаревичу часто удается рифмовать свои песни с духовными поисками современников. Потому и живуча «Машина времени», что главное в ней — Время.
Время — и в каждой, пожалуй, из авторских (без «Машины») песен А. Макаревича, которые сейчас в моих наушниках. Вот одна из времени ушедшего, но недавнего. О приятеле-художнике, непризнанном, неузнанном людьми, затюканном и прозаически ушедшем из жизни:

...И осталось всего ничего — разве
                                       только холсты,
И на них неземные закаты —
                                       и лошади скачут...
Только в них, как ни странно, живет ожиданье весны,
И весна безусловно наступит,
                                       а как же иначе...

Помните: «Пока не гаснет свет, пока горит свеча». И спустя многие годы: «И весна безусловно наступит, а как же иначе». Здесь не только ощущение своего времени, здесь вера, выстраданная и осмысленная, в наше время. Так не потому ли все эти годы — 16 лет! — на стороне «Машины» молодежь?..

* * * А ее создателю и лидеру — 33. Он и в самом деле между нами — теми, кто идет к двадцати, и теми, кто к пятидесяти.
А недавно я узнал, что в одной московской редакции — встреча с Макаревичем, и пошел на нее, и опоздал, и поэтому оказался за спиной героя события. Чтобы увидеть его лицо, пришлось задать вопрос.
У него оказался умный и вбирающий в себя, редкостно внимательный к собеседнику, в данном случае ко мне, взгляд. Мне это понравилось. Этого не увидишь в телевизоре.

* * * А пока докручивалась кассетная пленка, послушать которую мне предложила уже, можно сказать, взрослая дочь, вспомнилось и про нее совсем недавнее. Телефонный звонок:
— Так про какую симфонию Чайковского ты мне все время говорил?
— Про Шестую.
— Правильно. Ее я и купила.
Не правда ли, конец совсем как в святочном рассказе. И единственное оправдание автора: все — истина. К тому же редактор, если захочет, это запросто выбросит. Никто и не заметит.
Итак, последний сантиметр пленки:

...Только в самых далеких пределах
Одного я прошу, как и прежде:
Чтобы жить и дышать, и любить
                                       и мечтать.
Пусть меня не оставит надежда!

Александр ЩЕРБАКОВ
Фото Сергея ШАХИДЖАНЯНА и Сергея ЖАБИНА