Андрей Макаревич известен миру как музыкант, телеведущий, кулинар, подводный исследователь... Наверняка список не полон. Но для нас он «чуткой». То есть человек, не играющий на ударных. Однако на поверку выясняется, что не такой уж и «чуткой». Мог бы запросто стать «своим». Но не стал. И, думаю, хорошо, что не стал. Иначе отечественная рок-сцена сегодня имела бы, определенно, другой вид. И каким бы вид этот был, мы можем только гадать.

Back Beat: Андрей, я могу только предположить, что ваше знакомство с ударными инструментами произошло достаточно давно, и что их волшебные звуки имели и имеют для вас ощутимое значение. Расскажите, пожалуйста, о том, как все это начиналось. Как продолжалось и к чему привело. И, вообще, что для вас ударные?
Андрей Макаревич: Начнем с того, что всю раннюю юность я мечтал быть барабанщиком. Но все разбивалось о полную невозможность этой истории в связи с тем, что кто-то же должен был играть на гитаре и петь песни. И просто не было в окружении моего девятого класса людей, которые могли это делать так, как я. К тому же сидеть за барабанами и одновременно петь при тех технических возможностях было совершенно нереально. Да и барабанов толком не было. Поэтому сначала был куплен пионерский барабан за 12 рублей 50 копеек и тарелка от хэта за 7 рублей в магазине «Детский Мир». Собственно, из этого ударная установка и состояла. А до того я стучал по портфелю. Это был такой твердый ранец с двумя замками, которые «блындали» немножко и заменяли пружину абсолютно. Звучал он совершенно восхитительно.
А палки?
Палки продавались. Тоже пионерские.
Просто я помню, что были еще такие хлипкие палки с раскрашенными обратными концами...
Это уже позже, на Неглинке. Потом чудом у шефов нашей школы в подвалах (это был какой-то завод) мы нашли немецкую ударную установку, по-моему, военных лет. Видимо, трофейную. Потому что она была еще затянута кожей настоящей.
То есть это были барабаны уже в современном виде, с бочкой?
Да, в виде пятидесятых годов. Здоровенная бочка. Даже два альта, том... Железа не было, но с этим мы как-то уже справлялись. С этого момента в команде барабаны были уже более или менее настоящие.
И кто был первым барабанщиком, которому пришлось на них играть?
Первым был Юрка Борзов, с которым мы как раз придумали МАШИНУ ВРЕМЕНИ. Он был совершенно сумасшедший битломан, такой же, как и я. Но... впоследствии он барабанщиком так и не стал (вынос). То есть, все-таки, ему какого-то качества, может быть, чисто музыкального не хватило. После него к нам в команду сразу попал Максим Капитановский, который, конечно, по тем временам находился на гораздо более высоком техническом уровне, чем вся молодая МАШИНА ВРЕМЕНИ. До нас он играл во ВТОРОМ ДЫХАНИИ с Дегтярюком и Ширяевым. Играли они Джимми Хендрикса один к одному, поэтому лупить там приходилось много. И... вдруг он пришел к нам: ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ развалилось. И мы, конечно, за ним тянулись, потому что погоду он задавал.
Я слышал историю о некоем переднем пластике от бочки, сделанном из простыни, на котором была надпись «МАШИНА ВРЕМЕНИ».
Да, это было на самой первой установке. И эта простыня у меня цела. Причем ее у меня «тырили», она возвращалась волшебным образом, как Туринская плащаница. Надпись я сам сделал с помощью черной туши в девятом классе, как сейчас помню. Потом Максима забрали в армию, и за барабаны сел Сережа Кавагое.
А чем он, кстати, сейчас занимается?
Он в Канаде. Уехал в Японию много лет назад, а оттуда в Канаду. Ничем он не занимается. Ни хорошим, ни плохим. Был короткий отрезок времени, когда с нами играл Юрка Фокин. Это была, конечно, школа замечательная, потому что... я думаю, что по тем временам это был лучший барабанщик у нас в стране (для этой музыки). И даже сейчас, притом, что там он семнадцать лет не играл вообще. Он приезжал недавно, и был джем сэйшн. Удар у него, конечно, пропал, но изобретательность осталась. Он был очень хорош.
Я слышал, что он в Америке как-то был связан с церковью. Даже сан принял?
Нет, он просто много лет работал при монастыре, занимался полиграфией. Сейчас он дизайном занимается. Да, ну вот, созвонились, Стасик (Стас Намин — Back Beat) пригласил его приехать. Он приехал, и собрались все «мастодонты», кто еще жив, у Стаса в театре, и несколько составов, в которых Юрка играл тогда, с ходу вылезли, поиграли. Трогательно было до слез.
Вот. А последние много лет я работаю с двумя барабанщиками. Это Валера Ефремов в группе МАШИНА ВРЕМЕНИ и Сережа Остроумов в ОРКЕСТРЕ КРЕОЛЬСКОГО ТАНГО. Валерик Ефремов никаких чудес не играет, но у него есть два редких достоинства. Во-первых, он очень ровный, и у него очень ровное звукоизвлечение, что сразу слышно на студии. И второе — он очень хорошо чувствует и понимает, что нужно МАШИНЕ ВРЕМЕНИ для ее музыки. Поскольку МАШИНА ВРЕМЕНИ вылупилась из битлов, там нужны не чудеса техники и скорость игры, а правильная фантазия. Мы с ним очень хорошо находим общий язык, и простота его игры нас не смущает совершенно.
Андрей, тогда вопрос, связанный с эстетикой вашей музыки применительно к барабанам. Что вы подразумеваете под фантазией в таких вот строгих, ограниченных рамках?
Ну, вот то, что Ринго Старр делал. При очень простых ритмах, начиная с третьего альбома, две одинаковых партии у него найти невозможно. Он все время находил какую-то штучку, для песни очень важную. Поэтому я его считаю одним из лучших барабанщиков для этого жанра. Как бы некоторые ни удивлялись.
Наш журнал абсолютно поддерживает это мнение.
Ну, а про Остроумова что рассказывать? Я вообще его считаю совершенно гениальным барабанщиком. Барабанщиком от Бога. У него роскошная школа, и мне очень нравится, что... немногие из наших джазовых музыкантов играют не себя, а, в первую очередь, произведение. То есть, если в произведении два удара — он сделает эти два удара. И не больше. Он может играть очень минималистично, хотя техничен невероятно.
А с чем было связано приглашение Сережи в МАШИНУ ВРЕМЕНИ в качестве перкуссиониста?
Он предложил это сам. Несколько лет назад. И мы попробовали... то ли в Олимпийском, то ли на Красной Площади... Я не помню. Получилось очень клево. Вот он как раз к, может быть, излишней простоте Валеры Ефремова добавил такой «верхний слой», который дал определенный «изыск».
То есть до него об этом никто и не думал?
Когда-то мы пробовали. У нас были мальчики на бонгах в семидесятые годы. Но тогда и мы играли плохо, и они играли плохо. И вся эта «каша» только добавляла сумбура.
Вы сказали, что у первого барабанщика МАШИНЫ недоставало каких-то качеств. А какими качествами должен обладать барабанщик, играющий с вами? И в МАШИНЕ, и в КРЕОЛЬСКОМ ТАНГО?
Тут дело даже не в стиле. Во-первых — одержимостью. Он должен дико любить игру на этих инструментах. Вот у Юрки все время что-то не получалось. У него на концерте все время что-то падало. То тарелка, то... Может быть, это была цепь несчастных случаев. Он очень переживал из-за этого, мы злились. Должна быть какая-то внутренняя пружина у человека... метроном.
А каким образом рождаются барабанные партии в МАШИНЕ? Это все работа Ефремова, или вы делаете какие-то замечания?
Мы аранжировки делаем всегда все вместе. Иногда мы ему что-то предлагаем. Иногда он думает и что-то предлагает. Но все равно это решается общим «хуралом». Точно так же все, что касается гитары, вокала...
А в ОРКЕСТРЕ?
Там все-таки последнее слово за мной. Ребята предлагают свои варианты, но я оставляю за собой право принять это или нет.
А бывали случаи, когда предложенная Остроумовым партия вам не нравилась и впоследствии претерпевала значительные изменения?
Очень редко. В паре альбомов Женька Борец делал аранжировки. И в этом случае я уже ему доверял эту историю. Потому что я знаю, что у нас с ним совпадают взгляды на то, как все должно звучать, и потом я уже почти не вносил корректировок.
Андрей, а как появились партии перкуссии в классических песнях МАШИНЫ? Здесь вы вмешивались в процесс?
Ну, в первый месяц мы, может быть, и вмешивались... Но на самом деле он просто сам еще искал. А сейчас все уже нормально.
Надо сказать, что это решение с перкуссией довольно неожиданное.
Ну почему?
А потому, что музыка подобного жанра (коли уж вы вышли из битлов) не предполагает постоянного использования перкуссии.
Но при этом мы не играем ретро-музыку, не стараемся держать себя в рамках шестьдесят пятого года. Мы стараемся звучать современно, а современную команду без перкуссии я что-то не видел ни одну.
Я вычитал в каком-то журнале, что вы коллекционируете разные барабаны. В том числе и людоедские.
Не только людоедские, но и вообще этнические ударные инструменты, которые, как правило, все вышли из шаманской музыки... музыки не развлекательной.
А что вас к этому побудило?
Не знаю. Мне просто нравятся барабаны. У меня осталась любовь к барабанам. Неудовлетворенная любовь. Мне ж не дали поиграть на барабанах в группе. Частично мой сын это сейчас реализовывает. Он-то как раз барабанщик.
Какую, интересно, музыку он играет?
У них была группа STINKY, где играл сын Андрюши Державина. Они играли очень сложную, навороченную музыку, радиохедоподобную. То, что молодежи сейчас нравится. А теперь он сидит дома, пишет какие-то треки. В том числе и к кино. В общем, находится все время при этом.
Если я правильно понял, ваша коллекция барабанов является предметом интерьера?
Нет, отчего же, во-первых, я их использую. Очень люблю на них играть дома сам по себе. Или со своим товарищем Марком Гарбером, с которым мы написали две книжки: «Занимательная наркология» и сейчас еще вторая выходит. Он занимался в свое время воздействием ритма на психику. И такими всякими шаманскими методами. Мы с ним иногда ставим интересные эксперименты.
Какого рода?
Унисонная игра на двух больших хороших бубнах. Индейских. Эта игра иногда творит чудеса с человеком. Если поймать правильный темп.
А какой темп правильный? И как его определить? Степенью воздействия?
Ощущением степени воздействия. Да. Я не ставил метроном и не зам¬рял темп. Но на самом деле я думаю, что темп 120 появился не случайно. Вся эта диско-бодяга и прочее. Это то, к чему пришли эмпирическим путем. Совпадает с шестьюдесятью — нормальным пульсом человека. А сто двадцать, видимо, — пульс возбужденного человека.
Я помню программу на радио «Маяк», где вы рассказывали о своих самых ярких музыкальных впечатлениях.
Да, эта программа шла целый год, но потом сменилось руководство, и они стали делать другое радио.
А что, если спроецировать все это на барабаны? Каковы ваши самые яркие барабанные впечатления?
Бонэм на первом месте. Я считаю, что то, что он сделал для развития рока... Человек номер один. По энергетике, по фантазии, по драйву ему равных не было. Да и нет, наверное. Сейчас очень много замечательных... Я помню, был период, когда все кричали: «Билли Кобэм, Билли Кобэм!» Замечательный Билли Кобэм. Сейчас уже многие так играют. Есть Колаюта. И еще разные совершенно сумасшедшие люди. Технический уровень растет все время. Но остаются столпы. Потом, мне было всегда интересно вот что. Человек не пользуется всеми красками мира, а берет вот так, два мазочка делает, и получается гениальная картина.
Это о Бонэме?
Да вообще о музыке. Я не люблю нарочитую демонстрацию технических возможностей ради технических возможностей. Я устаю следить за музыкальной мыслью минут через пятнадцать.
А как насчет других стилей? Например, джаза?
Что касается джаза, то среди пианистов у меня были приоритеты. А среди барабанщиков... Вот, как ни странно, в джазе... в моем восприятии джаза барабан не был главным инструментом, в отличие от бита, хард-рока. То есть пианист меня там интересовал гораздо больше. Не знаю почему.
Есть мнение, что главный инструмент джаза — саксофон, поскольку именно он ближе всех к человеческому голосу.
В таком случае, почему бы голосами не поинтересоваться?
Идея хорошая, но, к сожалению, это «не про нас». Тем не менее, что вы об этом думаете?
Я очень люблю вокальный джаз сороковых годов. Ну и начала пятидесятых. Это было чудное время, когда модными были красивая мелодия и богатая аранжировка. То есть мода была правильная. Ведь все стандарты вышли из тех лет, и их играют до сих пор.
Андрей, спасибо за беседу. Успехов!

BACK BEAT