«Все поют про вино, про дороги и баб
И про то, что было давно.
Кто был сильным в любви, оказался вдруг слаб
И печально глядит за окно.
То ли свет, то ли тьма, а вокруг тишина.
Куча пыли закрыла дома.
Кто-то бродит как кот, кто-то сходит с ума,
Если грустно, то явно зима...»

В первый раз в «маргулисовский» дом я попала в самый разгар московской зимы; отмечался день рождения Жениной жены - тоже Анны (для друзей и самого Жени - Нюрки). Дверь открыл длинноволосый бородатый человек в очках и без лишних приветствий спросил, обращаясь к моему будущему мужу, который, собственно говоря, и привел меня к ним: «Это баба твоя? У-у. хоро-о-шая. Ну. заходите...» Это было пять лет назад Тогда еще не было такого количества стилизованных а la что-то дорогих квартир, и все же меня поразила удивительная... необремененность их жилья. Именно жилья, где есть все необходимое и ничего лишнего, где пузатый холодильник, вынесенный в коридор, отлично уживается там с полками, забитыми книгами, и навсегда забытым на полу огромным зеркалом, где перед гостями не извиняются, говоря: «Ой, у нас тут неубрано», где. заболтавшись, сидят до пяти утра на кухне за столом, с которого не исчезает еда и выпивка, и люди, звонящие после 12 ночи, не спрашивают: «Я вас не разбудил?», — потому что знают, что «не разбудил». Но это все я узнала потом, а в тот первый вечер Женя запомнился мне своей удивительной жизненной «необломанностью», очень ироничным и при этом незлым умом, чувством юмора, которому могут позавидовать все отечественные юмористы, и удивительно нежным отношением к своей «любимой жене». Нюре Его первый сольный альбом должен был называться «Блюз для Анны», но потом он решил, что все песни слишком уж «неженские»... Какая разница, Женечка? Какая разница, связан этот бессловесный блюз, говорящий лучше любых слов, с остальными твоими песнями или нет, если он - самый важный?
Идет время, и даже с маргулисовской квартирой происходят некоторые изменения. Я не знаю, убрали, наконец, из коридора холодильник и повесила ли Аня занавески в гостиную, где много лет ничто не мешало наблюдать обитателям квартиры и их гостям просторы Крылатских холмов... Бог с ними, с занавесками. В их дом всегда будут приходить люди, по-прежнему засиживаясь до неприличия, и Женя, не выпуская изо рта сигареты, будет рассказывать свои умопомрачительные истории (ну зачем одному человеку столько талантов за раз?!), в какой-то момент вдруг сообщая: «Я тут вчера придумал какую-то... Хотите послушать?»

Одна из историй Евгения Маргулиса. записанная мною.
«Много лет назад (целых 2 года, наверное) я был в городе-герое Чикаго и попал в старый крутой блюзовым клуб. (Нет, это было года два с половиной назад, потому что я тогда еще активно выпивал.) Там был офигительный зал, состоящий из двух небольших ангарчиков: пока в одной настраивалась готовящаяся к выступлению команда, народ плавно перетекал в другой зал-ангар, где была уже другая сцена. Но суть не в этом. Играл там человек по имени Эдди Клир Вотер. Блюзовый шайтан, которого я никогда в жизни не видел, старый длиннющий негр. Играл он на левую сторону, и струны на гитаре у него были перевернуты в обратном порядке. И играл он так здорово, что я первый раз в жизни пошел «знакомиться с артистом», чего я никогда в жизни не делал, не делаю и делать, наверное, не буду. Я к нему подошел, мы разговорились... «Ты откуда, - спрашивает. — у тебя акцент странный». — «Я - русский». — «Ну. класс, — говорит Биби Кинга знаешь?». — «Знаю». — «Вот он, я знаю, был у вас. Ты как к нему относишься?» — «Да. полное говно». — говорю. — «Стой, — говорит, — здесь и никуда не уходи». Я первый раз в жизни испугался. Ну. думаю, сейчас приведет таких же черных и здоровых, как он сам, и как они меня сметелят. Он возвращается. Довольный, с улыбкой до самых мочек, тащит какие-то пластинки, плакаты. «Ну. — говорит. — классно ты это сказал. Вот тебе мои пластинки, вот майка. А я его сам терпеть не могу, потому что он ну, полный... А ты заходи еще».

МузОбоз: Женя, а ты почему вообще решил взять в руки гитару?
Евгений Маргулис: Потому что завидовал соседу. У меня был сосед - нормальный аэропортовский хулиган, который очень здорово играл блатные песни, а я этого делать не умел. А тут еще появился «Битлз» - и все в моей башке как-то поменялось. Сосед показал мне три сокровенных аккорда. На какое-то из 12-13-14-летий мне подарили гитару, и я понял, что из этих 3-х аккордов могу сделать нечто большее.
М.О.: И долго ты играл по друзьям и дворам?
Е.М.: Помнится, меня пригласили в какой-то ансамбль барабанщиком, когда мне было лет шестнадцать. «Не все ли тебе равно, на чем играть», — сказали мне. Я, конечно, поиграл какое-то время барабанщиком, но быстро понял, что это не мое... И тут познакомился с Макаревичем. Познакомил нас мой старинный приятель, который давал на концерты аппаратуру взамен того, что ему давали поиграть на флейте. Сложный был бартерный обмен. Макар сказал: «Слушай, на гитаре ты играешь весьма неплохо, но гитарист-то ведь я. Давай ты будешь басистом». Мне было без разницы, и я ответил: «Давай». Так что получается, что во всех коллективах, куда я попадал, я оказывался вроде бы не на своем месте.
М.О.: Вначале была «Машина времени», потом - «Воскресение», потом - «Аракс», потом.. ?
Е.М.: Когда «Аракс» запретили, я года лолтора вообще ничего не делал, потому что за мной тянулся «послужной список».
М.О.: Это что еще такое?
Е.М.: КГБ, антисоветская пропаганда...
М.О.: И все это из-за песен?
Е.М.: Из-за песен, из-за развязного поведения на сцене. В 83-м или 84-м году меня забрал к себе Юрка Антонов, сказав: "Черт с ним, что твоя фамилия ходит в «черном списке». Ты будешь у меня совсем бесфамильным человеком» Он дал мне возможность зарабатывать какие-то деньги. Так продолжалось несколько лет, лотом мне все это безумно надоело, и тут-то и случилась перестройка.
М.О.: И?
Е.М.: Ну-у, и я стал заниматься «самим собой». Случился «Шанхай», после «Шанхая» опять случилась «Машина времени», и почти в то же самое время мы после 15-летнего перерыва восстановили «Воскресение».
М.О.: В чем основное различие твоего отношения к «Машине времени» и Воскресению»?
Е.М.: «Машина времени» была без меня и будет без меня, а «Воскресение»... Во-первых, я считаю, что это просто гениальная группа, а во-вторых, мы сделали его своими лапками. Это - свое детище и оно... вот такое вот.
М.О.: Со стороны Макаревича нету ревности к твоей работе с «воскресниками»?
Е.М.: Во всяком случае, впрямую мне этого не высказывают. Я ведь, в конце концов, тоже не ревную его к каким-то другим проектам.
М.О.: Насколько мне известно, ты всегда сочинял песни, почему только сейчас ты «созрел» для самостоятельного альбома?
Е.М.: А просто захотелось. Обычно, когда пишешь в соавторстве, все равно что-нибудь да не нравится: либо какое-то слово, либо какая-то нота. Но на то это и соавторство, что приходится с чем-то мириться. А тут мириться ни с чем не надо: что хотел, то и сказал. Собрал компанию своих старых «шанхайских» друзей, и они мне помогли осуществить то, что я себе в данный момент наметил. Я люблю блюзы я хочу их сыграть так, как хочу, и чтобы никому не приходилось объяснять, что мне нужно.
М.О.: Откуда взялась эта тяга к блюзам?
Е.М.: Я впервые «снял» песню (т.е. спел по нотам. - А.С..) году в 79-м. Это был один из блюзов Ареты Франклин. Битлы были, конечно, классными. Но по-настоящему меня «прибило» именно черное блюзовое пение, и я очень много им занимался.
М.О.: Время оказывает влияние на твою музыку?
Е.М.: Существует два вида музыки: плохая и хорошая. А время сказывается только на количестве волос и цвете лица. Каким я был - таким остался: талантливым, молодым...
М.О.: ...и чертовски привлекательным. Н-да. Вначале ты хотел назвать альбом «Блюз для Анны»?
Е.М.: Да, но... не получилось. Тексты песен... здесь нужно сделать экскурс назад: я все песни пишу минут за пять, а потом уже начинаю редактировать и вставлять какие-то недостающие аккорды. Ну и когда я выстроил все, эти десять композиций в некую плавную перетекаемость одной песни в другую, получилось, что это совсем не девичий альбом...
М.О.: А прямо-таки «чисто мужской"
Е.М.: Вот-вот. Я назвал его «40» Заглавная композиция там — «сорок лет», но я не хотел привязываться к последнему слову, поэтому назвал его просто «40». Интересно, что весь этот альбом длится сорок минут вот и пускай думают, что я хотел этим сказать.

«Земляничные поляны и молочные луга - все там:
Тот. кто плавает в нирване, по себе находит страны
Или просто уплывает к облакам,
В них купаясь, растворяясь или просто
превращаясь в птиц,
В виде ветра возвращаясь, чтоб потом упасть на
землю,
Стать рекой без правил и границ.
Все там... Эти детские сны и былые мечты...
Все там».

М.О.: Если говорить о западной и восточной культуре, тебе не кажется иногда, что ты...
Е.М.: Кажется, кажется. Иногда кажется, что я не там родился (что на 98 процентов правда), но мне здесь очень нравится.
М.О.: Тогда отчего же «не там»?
Е.М.: Именно оттого, с чего ты начала: тянет в другое творчество, в другую культуру. Может быть, я был бы китайцем или хохлом...
М.О.: Ого, и чтобы ты, интересно, написал, будучи «хохлом»?
Е.М.: Ну, может быть, «Ты ж миня пидманула»... А вообще, я очень люблю североамериканскую музыку. Еще очень нравится индейская музыка. Этническая. Активно африканская - Мали, Ганда, Зимбабве. сенегальская музыка. Она меня... трогает.
М.О.: А из нашей музыки тебя что-нибудь трогает?
Е.М.: Мне безумно нравится «Манго-манго», нравится «Грин Грей» - они прикольные. Я отметил их год назад, будучи на каком-то ужасном фестивале, где в числе прочих были эти ребята. Они поразили меня тем, что они - классные. Опять же, появился Чиж - классный. Тоже блюзовый такой человек. Народ тащится, и мне это нравится. А так, в основном, я слушаю либо негритянские хоры, либо толстый, жирный американский джаз, либо - блюзы.
М.О.: Наверное, в нашей стране не так много людей, которые принимают и понимают твое творчество?
Е.М.: Естественно. У меня есть своя аудитория, своя нишка, и она мне нравится.
М.О.: Ты не думал о том, что если бы с тем, что ты делаешь, ты оказался, ну, например, в Англии или Америке. - это имело бы больший резонанс?
Е.М.: Ну да... У меня бы там получилось.
М.О.: У тебя возникало когда-либо желание уехать?
Е.М.: Когда было сложно - хотелось.
М.О.: Почему же ты не осуществил это желание?
Е.М.: Не получилось. Уже даже не помню почему И потом: мое место все-таки здесь. Было бы мне сейчас лет 19, свалил бы не думая... Для настоящей музыкальной карьеры здесь делать нечего.
М.О.: Получается, что твои творческие амбиции отступают перед другими жизненными позициями?
Е.М.: На самом деле все по-другому. Когда я написал «Шанхай-блюз», я ни на минуту не мог предположить, что она станет здесь популярной. Это нонсенс. Здесь другая культура, основанная на российских или русских традициях. «Мой друг играет блюз» окончательно добил публику. И вот теперь я пытаюсь переиначить их по-своему...
М.О.: Значит, при всей твоей нетщеславности, момент «изменения мира» все-таки присутствует?
Е.М.: Да, присутствует. Мне интересно посмотреть, что из этого получиться; интересно, как будет реагировать народ. Въедет - не въедет. Мне кажется, что въезжает.
М.О.: Ты не хочешь начать выступать самостоятельно?
Е.М.: Мне предлагают. Но... я пока не знаю. Просто не знаю, как это будет выглядеть. Я ведь не люблю традиционный блюз - люблю блюз с аномалиями: с заменой аккордов, с заменой слов. Черт его знает - посмотрим. Я знаю, что если буду работать, то это будет очень хорошо. Просто потому, что я плохо ничего не умею делать.

«Еще вчера я был так молод,
Я влюблялся в то, в чем смысла нет, а-ан-нет.
Утолив любовный голод,
Мне до фени было будет завтра или нет,
а-ан-нет.

Потом по новой мог влюбляться
Ни о чем не сомневаться а-ан-нет,
И мне в те дни могло казаться,
Что всегда мне будет 20 лет. А-ан-нет,
А мне сегодня сорок лет».

Каким я был — таким остался. Я ничего не умею делать плохо.

текст: Анна Силюнас., фото из архива Е. Маргулиса