На выпускном вечере ему вручили грамоту как «главному дирижеру школьного оркестра», а он никогда им не был. Его всегда принимали за главного. Следователь тоже. В 82-м его обвинили в организации «левых» концертов, продержали 9 месяцев под следствием и влепили три с половиной года с конфискацией. Из квартиры вымели все подчистую. В 86-м, несмотря на негласное распоряжение не давать ему работы, он создает группу «СВ». За 20 лет выступлений он не нажил ничего кроме больной совести.

Сегодня Алексей Романов и группа «СВ» выступают в программе клуба «Воскресение». Это не «Машина»: нет здесь ни кордонов милиции, ни дружинников с повязками. Романов — не Макаревич, его никто не охраняет. Стаскивая потную рубаху и ехидственно улыбаясь всей своей буратинистой физиономией, Алексей переспрашивает: «Беседу? Согласен. Когда?»
Когда? В пятницу, ближе к вечеру, в однокомнатной квартире, со спартанской (если не сказать, нищенской) обстановкой, все убранство которой — две гитары да молодая жена.
— Вы только что отыграли серию концертов в ДК «Серп и молот». Качество звучания в таких небольших залах отменное. Почему же тогда выступаете во Дворцах спорта, для музыки не предназначенных?
— Мы вынуждены этим заниматься, нам за это платят. Мы арендуем аппаратуру, оплачиваем свет. Приходится посто¬янно скитаться, меняя репетиционные площадки. Все это стоит денег. Запись на студии — 55 рублей в час. Это еще по-божески. А записать две песни — это 48 часов непрерывной работы. Хотелось бы иметь собственную студию, да кто ж нам ее даст? Мы ведем партизанскую жизнь. Заработанные деньги тут же куда-то вбухиваются, о личных сбережениях нет и речи. А нужно еще питаться, шмотье покупать.
— Вас используют в достаточно средних программах в качестве «гвоздя». Вам не стыдно?
— Это своего рода профессиональный цинизм. Профессиональному музыкальному миру мы доказали, что мы есть. «СВ» заявило о себе в 86-м году в составе — не удивляйся — Государственного оркестра под управлением Максима Дунаевского. А в 84-м мы выступали Бог знает где: на танцах в Сокольниках.
В малых залах приятно выступать, но публики там не бывает. Я имею в виду широкую аудиторию. А вот после Дворцов спорта остается не вполне приятный осадок. Там действительно кормятся жулики, возле нас в том числе. Но если на концерте нам удается хоть на миг вынырнуть из мира пошлости, то дело этого стоит. В конце концов вся наша работа — для публики. Мы «продаем» ей то, что обещали. Что такое писатель, не пишущий книг? Концерт для нас — та же книга. Главное — чтобы он состоялся.
— И все же сборные концерты слишком смахивают на обман.
— Эти металлические «ристалища» попахивают потными подмышками. Артистические комнаты во время концертов напоминают боксерские раздевалки. Некоторые группы — просто шпана. За последние четыре года — достаточно обозримый период для народного хозяйства — четко определилась рыночная конъюнктура. Маши, Кати, Жени... И пипл все это хватает. Молодые музыканты окупают фирменные инструменты прежде, чем учатся играть. А что касается Дворцов спорта, ты прав — публику дурачат.
Важно, чтобы игры в коммерцию не становились эксплуатацией публики. Коммерция — это искусство прожить за счет общества.
— «СВ» ревниво сохраняет полуподпольную славу: почти не появляется на представительных концертах, не устраивает пышных турне.
— Мы к этому не стремимся. Хотя фестиваль «Тбилиси-80» мы просто прошлепали. Теперь вот участвуем в программах «50х50», «Интершанс». Что касается «Интершанса», то мы ведь поначалу всерьез верили, что придет какой-нибудь западногерманский продюсер и увезет нас зарабатывать марки и пить пиво. Конечно, интересно поездить по миру. Но на все западные турне накладывают лапу Межкнига или Минкульт. Остается одно: подписывать контракт и играть по тамошним кабакам. Мы же хотим жить не на гастролях, а дома. Мы отказываемся делать карьеру любой ценой.
— Не было желания пробиться в первый эшелон? Скажем, на уровень Пугачевой, Ротару?
— Если это верх, то мы туда не стремимся.
— Вы — автор подавляющего большинства песен «Воскресения» и «СВ».
— Песни писали вместе. Как-то раз я придумал мелодию. Маргулис сказал, что это роскошно, и тут же выучил бас. Дело было на кухне, ребята нашли, что вещь ну совсем американская, я, чтобы не забылась, сочинил рыбий текст в стиле Риты Пушкиной:

      Сколько было звезд, упавших с небосклона,
      Сколько было слез, о, сколько было стонов!
      Пламенный полет звезды, сверкающей вдали,
      И остывающей в пыли.

Ну и так далее. Как табачные крошки, наскреб слова по карманам. Мы никогда не были ортодоксами, все писали тексты. Алексей Макаревич тоже писал. Однажды просто спер четыре строки у Пастернака, прилепил свое окончание и страшно ругался, когда я объяснял ему, почему это плохо. Я его тексты подчищал.
— Не завидуете славе «Машины времени»?
— Завидовать тут нечему. Они играют так, как согласны играть. С самого начала «Машина» была более сильной группой.
Я учился в архитектурном курсом старше. На каждом курсе — по две бит-группы, как их тогда называли. Помнишь «Афоню»? Вот так примерно мы играли. Огромный танцевальный зал, две эстрады, команды выступают попеременно. Вдруг вваливаются какие-то парни с улицы, оказывается, это ансамбль «Скоморохи». Пели по-английски» в основном «Битлз» на три голоса. (Кстати «Битлз», по-моему, типично московская группа с крепким вокалом и чеканной формой). Играли американскую музыку. «Джизез Крайст» пели наизусть. Эсвэшники сделали фонограмму для этого спектакля в театре имени Моссовета.
Когда «Машина» подготовила «русскую» программу и показала ее на концерте, пипл сидел и слушал, раскрыв рот, настолько это было непривычно.
— Учеба музыке не мешала?
— Учеба? Мы репетировали в учебное время. Придем с утра, сумки побросаем — и в актовый зал на 8 часов. С преподавателями запанибрата. С ними и выпить можно было.
— Пьянство — неотъемлемая черта музыкального творчества?
— Однажды я понял: с пьянством нужно заканчивать.
В 82-м году официальная карьера группы была, казалось, на мази. Стала складываться своя публика. Появились «левые» концерты, разумеется, без налогов. На этом и погорели. Я не верю прорицателям, но незадолго до этого ко мне подошла женщина, ради меня приехавшая из Гомеля. Толковала что-то о разрушении духовности. Во всем обвиняла поляков, японцев, евреев и кого-то еще. Предупредила, что мне угрожает опасность.
Я провел 9 месяцев под следствием. Оказалось, в тюрьме в большинстве своем сидят те же люди, что ходят рядом с вами по улице. Стихи не получались. Когда радио на полную катушку и зэки в домино играют, не больно-то попишешь. По суду получил 3,5 года с конфискацией.
— Вернемся к вашей учебе. Почему пошли в архитектурный?
— Отец гонял меня заниматься акварелью в этот институт. Можно сказать, мое детство прошло вдали от цивилизации. Я жил в «пролетарском» районе, это первые кунцевские пятиэтажки, заселенные рабочими механического завода, лимитой. Когда поступал, у меня просто закружилась голова от этих длинноволосых в сатиновых штанах.
— Это не позерство?
— Да, это немножко кривляние. Было бы просто поделить людей на плохих и хороших и отнести себя к последним. Я тоже красил рожу, как Джаггер. Но стоит ли уделять внимание внешности, когда на жизнь едва хватает. Ведь мы перебиваемся с хлеба на воду.
На концерте порой хочется завести публику, вытрясти из нее душу, а потом... Потом сделать паузу и выдохнуть: «Ну как?» Ради этого все и делается. Ради этой паузы.

      Для чужого нет места в твоем раю,
      А свои продолжают тебя предавать.
      Ты выходишь вперед: «Я вам спою!»
      А гортань — как продавленная кровать...
      «Дело — дрянь».

Беседу вел СЕРГЕЙ ТУРКИН