Имя Джона Леннона давно уже стало легендарным, как и хлесткое имя беспримерно популярной группы некогда ведомых им певцов-музыкантов, назвавших себя «Битлз». Давно уже отгремели споры, бушевавшие вокруг них четверть века назад, давно уже признаны они классиками современной легкой музыки, основоположниками новой ее ветви, давшей столько разнородных и противоречивых побегов. О «Битлз», о Джоне Ленноне — душе и моторе группы, написаны десятки книг, сотни статей, анализирующих этот феномен, его жизнь, его воздействие на последующее развитие музыки. Немало страниц посвящено и «Битлз», и Джону Леннону также в нашей печати; от пренебрежительного до восторженно-уважительного — такова амплитуда оценок «Битлз» советскими критиками за минувшую четверть века.
Не будем умножать оценочно-биографическую литературу; жизненный путь Леннона достаточно хорошо известен миллионам людей (справка о нем даже нашла себе место в дополнительном томе «Музыкальной энциклопедии»). Предоставим лучше слово самому музыканту, предложив вниманию читателей некоторые высказывания Леннона из бесед с корреспондентами в последнее десятилетие его жизни.
— Хотели бы вы начать все сначала?
— Если можешь быть рыбаком, то почему не быть им? Если можешь быть чем-то иным, не тем, что ты есть, — почему бы не попробовать. Не так-то легко быть «творцом». Понимаете, что значит писать не в удовольствие, а в мучение. Читал я о Ван Гоге, Бетховене и других — и думал, что если бы тогда были психиатры, то у нас не было бы великих картин Гогена. В этом смысле мне обидно, что я творец, что я играю для разных идиотов, которые ничего не понимают. Они ничего не чувствуют: я — тот, кто чувствует, потому что я выражаю свои чувства. Они ведут воображаемую жизнь при нашей помощи, через меня и других творцов, а мы... То же, что и боксеры на ринге... Вот что мне обидно. Я бы в сущности предпочел и сам быть среди зрителей, но не могу. Всегда мечтал стать рыбаком. Знаю, что это глупо, и предпочитаю быть богатым, нежели бедным, и так далее, но больно... Невежество — блаженное состояние, не так ли? Если ты невежда, у тебя не болит душа или по крайней мере так мне кажется...
— Какое влияние, по вашему мнению, оказали «Битлз» на историю Великобритании?
— Люди, которые правят и имеют власть, классовая система и вся мерзкая буржуазная действительность остались теми же... Верно, мы немного повзрослели; некоторые переменились, стали немного свободнее и так далее, но игра ведется все та же, ничто существенно не переменилось. Совершаются абсолютно те же вещи, продают оружие Южной Африке, убивают негров на улице, люди живут в отвратительной нищете, по ним ползают крысы. Просто тошно обо всем этом думать. Но я думаю, что мы тоже открыли людям глаза на это. Конец иллюзий. Мы ничего не изменили... но просто мы выросли. Все стало таким, как мы предсказывали.
— Чем вы объясняете, что влияние «Битлз» было в США даже больше, чем в Англии?
— Но ведь ясно, что чужая курица всегда кажется индюшкой. К тому же, когда мы приехали в Америку, то были уже хорошими профессионалами: уже знали правила игры. Британские журналисты — самые неудобные в мире; после них уже ничего не страшно. У нас не было проблем. Не помню, то ли в самолете об этом подумал, то ли сказал как-то в фильме — но уж такой я вообще: «Ох, конечно провалимся». А вообще-то знал, что справимся, что «схватим» публику. Мы были чем-то новым...
— Что важнее всегда для вас в процессе записи: чувство или совершенство звука?
— И то, и другое важно, но предпочитаю чувство. Большую часть записей я делал одновременно — как и во время концерта, когда и пою, и играю одновременно. Мне очень претит записывать сперва инструментальный фон, а потом к этому прибавлять песню. А именно это мы одно время делали. Но такие записи всегда получаются безжизненными... Так что люблю записывать напрямую, хотя некоторые песни и пришлось писать дважды.
— Что для вас означает боль?
— Боль — нечто, испытываемое человеком постоянно. Боль сопровождает рождение человека. Большую часть времени человек находится в состоянии боли, и чем сильнее эта боль, тем больше он нуждается в божестве.
— Интересуетесь ли вы традиционными классификациями, «десятками» лучших песен, слушаете ли эти песни вообще?
— Нет, никогда не слушаю. Кроме тех случаев, когда запись делаю или готовлюсь издать нечто новое. Тогда слушаю. Прежде, чем начать запись, иду и покупаю пару-другую пластинок, чтобы видеть, что сделали другие, успели ли выпустить что-либо интересное, вообще, чтобы понять, есть ли что-нибудь новенькое. Но обычно ничего нет. Есть много хороших гитаристов и вообще много хороших музыкантов, но нет ничего нового и интересного. Хотел бы сказать, что мне не нравятся всякие там «Кровь, пот и слезы» и тому подобные группы. По-моему, они ничего не стоят. А рок, насколько я могу судить, идет по стопам джаза, и уличное дитя начинает обретать то техническое совершенство, в которое я никогда не верил. На мой взгляд, я нахожусь в авангарде рок-н-ролла. Может быть, потому, что... Йоко научила меня многому.
— О «Битлз» всегда говорили, да и сами они говорили о себе, что составляют четыре стороны одной единой личности...
— Да, мы дополняли друг друга.
— И как обстояло дело с этими четырьмя частями?
— Мы поняли, что это — четыре отдельные личности. Понимаете ли, мы и сами верим в миф о «Битлз». Не знаю, верят ли в него все еще другие. Жили-были четыре парня... Встретил я Пола, спросил его, хочет ли он играть со мной, потом пришел Джордж, потом Ринго. Мы просто были одним составом, который стал очень, очень известным. Вот так. И лучшие наши исполнения не записаны.
— А почему?
— Потому, что независимо от того, как поступал с нами импресарио, в клубах и заведениях Ливерпуля и Гамбурга мы были исполнителями, и то, что мы делали, было потрясающе. Играли настоящий рок, и никто в Англии не был достоин нашего мизинца. Но когда они очухались, то начали нас дрессировать. Брайан одел нас в костюмы, и пошло, поехало, пока мы не стали очень знамениты. Просто мы продали себя, понимаете? Еще до того, как мы отправились в первое концертное турне по залам Англии, музыка в нас погибла. Мы еще тогда начали чувствовать себя неважно, потому как должны были вместить в двадцать минут то, что играли час, а то и два. (Хотя в некотором смысле и были довольны этим.) И повторяли одно и то же каждый вечер. «Битлз» как музыканты на этом кончились. Потому и не совершенствовались никогда позже как исполнители. Совершили «самоубийство», чтобы преуспеть. И это был конец. Мы с Джорджем склонны это признать. Мы перестали выступать в клубах, а именно там играли настоящую музыку. Превратились в хороших техников, которые записывают пластинки, но это совсем другая работа. Видите ли, мы были способными парнями и что бы ни делали — делали хорошо.
— Как вы оцениваете себя как гитарист?
— Это зависит от того, какого именно рода гитариста вы имеете в виду...
— Рок-н-ролла.
— Хороший. Может быть, техника у меня не такая уж особенная, но заставить гитару звучать я могу. Играю на ритм-гитаре, а это очень важно. Могу поддерживать темп всего состава. Мне не хватает быстроты, но я способен заставить гитару говорить, понимаете?..
— Можете ли вы проследить, как распадалась группа?
— После смерти Брайана наступил крах. Пол покинул группу, и предполагалось, что руководить буду я. Но что значит руководить, если топчешься на месте. Уже тогда мы распались.
— Когда почувствовали вы, что «Битлз» распадаются, когда осознали?
— Не помню. Я был совершенно поглощен собственной болью. Почти не замечал, что творится вокруг меня. Просто делал все машинально. «Битлз» распались, когда умер Брайан. Мы сделали двойной альбом, где каждая песня была или только моя, или только Джорджа, как я уже говорил, я пел с группой, которая мне аккомпанировала, или Пол пел с такой же группой.
— Считаете ли вы себя гениальным?
— Да. Если вообще существуют гениальные люди, то я один из них.
— А это вы когда осознали?
— Когда мне было около двадцати лет. Все время думал, что я наверняка или гениален, или безумен, одно из двух. И рассудил так: «Э, конечно я не сумасшедший, раз меня еще не убрали. Значит — гениальный...» Я хочу сказать, что гениальность — род безумия, в любом случае. Раньше я был более скромен в этом смысле, равно как и по отношению к своим способностям гитариста. Если есть нечто, называемое гениальностью, то черт знает как, но и я гений. Так я думал еще ребенком, когда писал стихи и рисовал картинки. Всегда был такой. А не с тех пор, как «Битлз» стали знаменитыми. Всю жизнь. А гениальность — это и страдание. Просто боль.
— Вы говорили, что нужно писать песни, которые бы оправдывали ваше существование?
— Такого я не говорил. Если хотите знать, пишу песни, потому что так получается; факт в том, что не могу не писать. Иногда возникает такое чувство, что человек работает, чтобы оправдать свое существование, но это не так. Человек работает, чтобы существовать, и наоборот; так, в сущности, обстоят дела.
— Каково, по-вашему, будущее рок-н-ролла?
— Если продолжать этот идиотизм по линии интеллектуализма в рок-н-ролле, результатом будет идиотский рок-интеллектуализм. Если же мы хотим истинного рок-н-ролла, от нас самих зависит создать его и перестать обманывать окружающих образом «революционера» с длинными волосами. Нужно освободиться от всего этого. Поэтому мы и постриглись. Пора быть откровенным и видеть, кто есть кто, кто создает настоящую музыку и кто занимается глупостями.
— Может быть, устали делать музыку или вам надоел шоу-бизнес?
— И то, и другое. С 22-х лет я постоянно был связан контрактами. Вечно «был должен»: написать дюжину песен до пятницы, записать пластинку до субботы, а в воскресенье... Я стал певцом, чтобы быть свободным, — не могу представить себе жизнь в стенах кабинета или квартиры. Свобода — вот каков был единственный плюс при многих минусах профессии «известный певец». Но очень быстро оказалось, что я — должник такой-то звукозаписывающей фирмы, средств массовой информации, публики. Свободы не оказалось...
— За эти пять лет не мучило ли вас то, что вы не пишете музыку?
— Сначала было очень трудно. Но в голове у меня царил тогда полный музыкальный хаос. Это видно и из альбома «Стены и мосты», выпущенного в 1974 году. Это пластинка — плод труда полубольного ремесленника. Записывал ее без вдохновения, и может быть, потому в музыке ощущается какая-то натужность. Я не чувствовал музыки, у меня в голове шумело. Когда же оставил сцену, то начал себя чувствовать по-новому. Как Ньютон — все не мог разобрать, почему яблоко падает именно вниз, пока не начал мечтать под яблоней. Так что слава богу, и пусть яблоко меня каждые пять лет ударяет по голове...

Так говорил Джон Леннон незадолго до своей трагической гибели. Именно тогда, когда он, как бы возродившись к жизни в искусстве, записал новую пластинку «Двойная фантазия» в содружестве с женой Йоко Оно. Пластинку, лейтмотивом которой стало название одной из ее песен — «Начать все сначала». В тот злосчастный день супруги вдвоем прослушали этот альбом, чтобы отобрать песни для издания на отдельных минидисках, и отправились домой. Около одиннадцати часов из полумрака и появился некто Марк Чепман — как выяснилось, тот самый, который несколько часов назад брал у него автограф. Подождав, когда певец поднимется к входу, Чепман выстрелил. Через 25 минут врачи констатировали смерть...

журнал «В МИРЕ МУЗЫКИ»