— Собирая «Eagles», на что вы рассчитывали?
Фрей: — Мы были полны оптимизма. А что еще остается начинающему — все надежды лишь на успех.
Хенли: — Своя группа — она всегда лучшая в мире. До того, как начинаешь узнавать остальные. Мы были молоды, жили в чудесное время, и мир лежал у наших ног. Сначала цель у всех одна — деньги да девочки. Потом становишься «серьезным художником» и пытаешься преобразовать мир.
Фрей: — В 1976 - 1977 годах наступил момент, когда вся звукозаписывающая индустрия словно сошла вдруг с ума. Вышли один за другим «Hotel California», «Saturday Night Fever», «Rumours»...
Хенли: — И еще «ожил» Фрэмптон — правда, лишь на минуту!
Фрей: — Для поп-бизнеса пробил звездный час и... началось разложение. Помню, как праздновали день рождения Дона в Цинциннати — «Шато Лафит» от Ротшильда нам доставили самолетом. Вино было великолепно, наркотики хороши, женщины ослепительны, но главное, энергия в нас била ключом! Какое там похмелье — «кровавая Мэри» с аспирином вместо завтрака — и вперед! Никому бы и в голову не пришло прочищать кишечник или отлеживаться в постели. Мы были как резиновые: упал — поднялся — снова упал...
Хенли: — Да, было весело. О таких тиражах история прежде не слыхивала. И народ решил, конечно, что праздник будет длиться вечно: сколько миллионов было угрохано в вечеринки с шампанским, лимузины, наркотики... Ну а дальше разверзлась бездна.
Фрей: — Сегодня по отношению к бизнесу мы, конечно, настроены достаточно скептически, и все-таки, мне кажется, он был тогда чуть более человечен.
Хенли: — Особенно по отношению к начинающим музыкантам — не приходилось еще так орудовать когтями. Все в бизнесе было более органично, как, впрочем, и во всем мире. Взять хотя бы кантри-рок (терпеть не могу этот термин, но другого не придумано): движение это изначально было нацелено на защиту окружающей среды — кантри ведь вообще музыка почвенническая. Все одевались просто и веселиться предпочитали на воздухе.
— Итак, вы повеселились в 70-х. Но к концу десятилетия музыка группы стала заметно мрачнеть.
Хенли: — Наверное, мы уже чувствовали приближение конца. Какое всех нас ждет будущее, тоже можно было предугадать заранее. То было идиллическое десятилетие, да и люди в целом были добрее, и все же каждый знал в глубине души, что приходит конец: не для группы, для нации.
— Вы не раз в своих интервью возвращаетесь к этому ощущению приближающегося заката. Но жизнь — обычная повседневная жизнь — не доставляла вам, судя по всему, особых хлопот.
Хенли: — Черт побери, какие там хлопоты! Мы жили как у Христа за пазухой, осуществили все свои мечты. Ради такой жизни мы и прибыли в Калифорнию. По-моему, у нас получилось даже больше того, на что мы рассчитывали.
Фрей: — Участники «Led Zeppelin» с нами могут не согласиться, но, мне кажется, именно «Eagles» устроили в 70-х самый веселый тур-марафон. «Third Encore» («Третий бис») — так он у нас назывался. Мы постоянно были в пути, подбирая все лучшее — самых красивых девочек, радиозвезд... И, конечно, звуковая система у нас не молчала — тут была вся блюзовая классика, «Мотаун».
— Кого вы считали в те дни своими основными соперниками?
Хенли: — «Fleetwood Mac». Но это соперничество было дружеским.
Фрей: — Мне кажется, о каком-то реальном соперничестве можно было думать только в самом начале, потому что, добиваясь впервые успеха, тут же понимаешь, что соревнуешься, - в сущности, с самим собой. Чей-то сингл, пусть даже очень сильный, уже не способен автоматически выбить тебя из «списков». Помню, в те дни мы носили майки с надписью «Song Power» — вот как раз «силой песни» мы в основном и брали. Для многих уже в начале 70-х внешняя сторона дела стала главной: сухой лед пошел в ход, дымовые шашки... Мне всегда казалось, что если мы и противостоим кому-то, так только группам типа «Jethro Tull».
— То есть тем, кто пытается превратить рок-н-ролл в спектакль своего рода?
Хенли: — Вот-вот. Мы же использовали минимум дополнительных средств — были даже, пожалуй, излишне минималистичны. Помню, один критик написал о том, что «Eagles», дескать, «по сцене просто шляются», чем нас страшно обидел. Теперь-то мы бы над ним посмеялись. Вот в чем сила сорокалетних: всякая гадость в этом возрасте кажется комплиментом.
— Осознание вечной причастности к истории «Eagles»... Оно вам в сольной карьере никогда не мешало?
Хенли: — Где-то в глубине души я до сих пор не могу от этого освободиться. В какой ни приеду город, независимо от того, насколько я популярен там лично, обязательно в зале найдутся люди, которые начнут скандировать: «И-глс! И-глс!» Бывает, я выхожу из себя. «Погодите,— говорю,— до «Иглс» мы еще доберемся. А пока что взгляните на билет: чье там имя поставлено?» Ну а с другой стороны, нам есть чем гордиться. Сделали мы немало. И, кстати, потрудились вернуть кое-что обществу, которое вознесло нас на вершину — например, в виде благотворительных сборов.
Фрей: — Хотя, наверное, сделали в этом смысле мы недостаточно.
— Что послужило толчком к развитию политического самосознания участников группы?
Фрей: — Линда (Ронстадт) загуляла с Джерри Брауном (смеется).
Хенли: — Начиналось все с помощи индейским племенам, проживающим в Калифорнии — в основном на уровне охраны окружающей среды. Мы разбивали с ними палатки в пустыне, участвовали в магических ритуалах. В общем, сначала были индейский фольклор, легенды — отсюда, кстати, и название группы.
Фрей: — Затем включились в антиядерное движение.
Хенли: — И тут значительное влияние оказал на нас Джексон Браун.
— Не кажется ли вам, что после развеселых 60-х с их бесплодным идеализмом, в 70-х наступило как бы политическое похмелье?
Хенли: — Несомненно. Я по-прежнему много пишу на эту тему. Мечты так и оказались несбывшимися. А к концу 70-х воспреобладала корысть. Мы превратились в толпу индивидуалистов, которых заботят лишь власть да деньги. Пороки эти расцвели пышным цветом в 80-х, но корень зла следует искать в конце предыдущего десятилетия. Думаю, это действительно следствие разочарования 60-ми: долгожданного счастья так и не наступило. Пошумели о силе поколения «бэби-бума», о том, что изменим мир, да так и разошлись ни с чем: не сумели даже взять под контроль положение дел в стране. Пока одни упивались наркотиками, уповая на «flower power», распевали гимны на рок-концертах да занимались любовью, другие преспокойненько управляли себе государством.
— Отношения с критикой у «Eagles» сложились далеко не самые безоблачные. В какой-то мере вы и сами спровоцировали их недовольство, допустив однажды грубый выпад в адрес «New York Dolls». Помните тот инцидент?
Хенли: — Мы ведь были тогда «рассерженными молодыми людьми». Хотя чем уж так рассердили нас именно «NYD», хоть убей, не помню. Во всяком случае, по поводу факта их существования мы вроде бы не очень-то переживали.
Фрей: — Да нет же, тут все дело в нью-йоркской рок-критике: она постоянно пыталась хоть в чем-то нас уколоть. «Eagles» стали для них символом «богатенькой» Калифорнии: не голодают, сволочи? Значит, врут!» У них же так: раз ты из Калифорнии, значит, сейчас впрыгнешь в свой лимузин и умчишься загорать на пляж, а как солнце закатится — в клуб и так далее. Нью-йоркская критика — вот кто был нашим главным врагом: «New York Dolls» просто оказались в тот момент их любимчиками — наверное, потому мы на них так и ополчились.
Хенли: — «New York Dolls» — где они сейчас? Куда подевались все эти так называемые «исторические» группы, назовите хотя бы одну! По поводу чего было столько шума? Да, время от времени мы нагло дерзили критикам, но корни конфликта глубже: они — во вражде двух культур, лос-анджелесской и нью-йоркской. Нью-Йорк всегда смотрел на нас свысока, ну и мы за словом в карман не лезли, чем, конечно, подливали масла в огонь. Вскоре вообще все связи с прессой у нас оборвались. Как выразился Ирвинг Азофф, «он участник «Eagles» и потому с корреспондентами не разговаривает».
— Вы говорили, что успех многому вас научил. Не могли бы вы сформулировать некоторые из извлеченных вами уроков?
Фрей: — Я понял вот что: в рок-н-ролле можно, конечно, стремиться и к совершенству, но лучше довольствоваться великолепием. Три с половиной года мы угробили на «The Long Run», пытаясь отшлифовать каждую ноту, да так ничего и не добились. Можно, конечно, посвятить себя студийному самосовершенствованию, но лучше сразу понять: рок-н-ролл сиять чистотой и отточенностью не обязан.
Хенли: — Только сейчас, с высоты прожитых лет, видишь всю бесплодность подобных стараний. К чему было тратить столько усилий на запись каждого альбома? Любая ранняя пластинка «Rolling Stones» доказывает, что совершенство звука в рок-н-ролле не главное. Ну и добавлю еще от себя: мы все-таки здорово поумнели, много поняли в человеке. Сегодня я, например, спокоен: знаю свое место, могу позволить себе расслабиться. Пусть тебя обругали в прессе, пусть даже ты действительно плохо выступил — это еще не конец света. Жизнь продолжается.
Или другая сторона рок-н-ролльного образа жизни, о которой не принято особенно распространяться. Рок-музыкант постоянно в пути. Каждый вечер он общается с десятью, двадцатью, тридцатью тысячами человек. В каждом новом городе он прочитывает местные газеты, впитывает очередную серию кадров нескончаемого жизненного «фильма». Постепенно, день за днем он приобретает полное представление о происходящем в стране. Иногда это приятные впечатления, чаще — пугающие. Начинаешь осознавать всю масштабность проблем, их удручающую повсеместность. А поездишь по миру — поймешь: везде так же — только еще страшнее. Какой же гигантский объем работы предстоит провести! Суть проблем сводится к тройственному знаменателю: жадность, эгоизм, отчужденность. И еще — очень немногих на Земле все это действительно волнует: вот что ужасно.
Понимаете, возможно, рок-н-ролл не есть конечная цель; может быть, он — всего лишь средство, один из способов как-то улучшить положение дел в мире и обществе. Да, рок всегда был и остается формой молодежного бунта, и все же хотелось бы увидеть, как он наконец начинает взрослеть. В конце концов давайте признаемся: анархия в этой стране невозможна, она невозможна даже в UK! Так давайте же разработаем реальную программу действий и начнем хоть что-то менять.

ЭНТОНИ ДЕ КЕРТИС /«ROLLING STONE»)