«Есть только одна вещь, ради которой стоит жить, и это вовсе не рок-н-ролл, никакие не деньги и даже не слава, - это женщины! Много женщин - красивых, умных, глупых, страшных, как мой брат, веселых, зануд, кривляк, стерв и скромниц. Очень много женщин... Когда в 1975 году мой альбом «Atlantic Crossing» стал во главе американского хит-парада, я этого и не заметил, потому что в тот момент был чрезвычайно увлечен одной капризной особой, покорение которой считал не только делом всей жизни, но и отчасти делом чести. Вот до какой степени я увлечен приятно пахнущими существами в волнующих воображение мягко струящихся по их роскошным телам одеждам! Бегать за женщинами - наверное, в этом есть что-то недостойное настоящего грубого мужчины. Особенно если мужчине пошел шестой десяток. Хотя, кто решил, что это недостойно? Те, на ком никогда не задерживался женский взгляд, а если порой и задерживался, то это никогда не был восхищенный взгляд. Женщин не любят только за то, что они не любят вас. Если они к вам расположены, все в полном порядке, мир и гармония, лед и пламень, пиво и виски, Запад и Восток, и даже орущий по утрам дурак-молочник - лучший друг. Хотя, если рассудить, уродливые карлики, которым женщины отказывают в ласках, кое в чем правы: неразумно бегать за женщинами - надо так организовать дело, чтобы они бегали за вами.
Я понял свое предназначение в жизни, когда мне исполнилось пятнадцать лет: в тот день я первый раз не ночевал дома. На следующее утро, когда я крался в свою комнату, в коридоре возник дед - старикану было тогда, как мне сейчас, «за полтинник», и, насколько я знаю, волочился он за всем, что носит юбку, лет с десяти. «Родерик, - молвил этот великий человек, - хоть ты начал поздновато, надолго тебя может не хватить. Правда, в нашем роду шестидесятилетние мужчины часто женились на двадцатилетних и успешно становились отцами, но суть не в продолжении рода: если ты в меня - а ты в меня, - дедушкой ты станешь ровно через шестнадцать лет. Запомни, внук: женщин вокруг очень много, и все они достойны твоего внимания, но ты - один. Вот и делай выводы».
Вот я и делаю выводы. До сих пор.
Рок-н-ролл подвернулся очень вовремя - если бы не эта музыка, я бы числился обыкновенным бабником, а так я - символ и где-то даже ориентир. На меня равняются молодые, мои похождения стали неотъемлемой частью великой мифологии рока - если хочешь стать настоящим рок-музыкантом, ты должен соблазнять по пять женщин в сутки. Как Род Стюарт. Иначе ты не рок-музыкант - пусть ты отлично играешь на том-барабане, поешь, как Орфей, без официально признанного коллегами «по¬служного списка» громких побед над самыми недоступными женщинами ты никто.
Когда мне сравнялось пятьдесят, я впервые задумался: а так ли неправы те, кто считает вечную погоню за благорасположением женщин дурным тоном? Не смешон ли я, подумал я в следующее мгновение. И, знаете, я пришел к очень важному выводу: вечная молодость невозможна, но в стремлении продлить ее до того мига, когда тебя, красиво одетого, дети твоих друзей понесут на плечах в полированном деревянном ящике к свежевыкопанной яме, нет ничего постыдного. В конце концов, ищущий женской любви семидесятилетний мужчина вынужден настраивать свою психологию на двадцать лет, если вы понимаете, что я имею в виду. Это как гитарист, впервые аккомпанирующий певцу с низким голосом, должен перестроить струны ля и соль чуть пониже. И в свои семьдесят с лишним мужчина снова молод - правда, молодость эта относительная, но все же, скажу я вам, и выглядит, и чувствует себя старый ловелас лучше, чем его сверстник, который и пописать-то уже толком не может, не говоря уже о... Вот именно.
Смириться с мыслью, что ты уже старик, невозможно. И, знаете, разговоры о том, что «в свои сто десять он пишет музыку или романы, как в молодости», - чушь! Единственное, что отличает мужчину от деревянного дурака с лицом мужчины и в мужской одежде, так это способность радоваться стройным женским ножкам. Или высоко поднятой груди - кому что больше нравится. И если ты в пятьдесят пять лет испытываешь же-лание отдохнуть среди этих ножек и в присутствии этой замечательно изогнутой шейки, значит крест на тебе ставить пока преждевременно. Как я уже говорил, ради этого стоит жить. Лет до ста двадцати. Потом можно остепениться и хранить верность жене. Или кто там у тебя будет к тому времени. Поглядите на моего друга Билла Уаймена, которому уже за шестьдесят, поглядите на моего деда, дай Бог ему здоровья, - деду уже за девяносто. Билл женится, женится и женится, и делает детей, делает... Дед по-прежнему волочится за молодыми красотками, хотя последнее время предпочитает приводить их домой, а не болтается неделями по чужим постелям - все же девяносто, иногда хочется по утрам просыпаться в родной, привычной постели. И, по-вашему, это не мужчины?! Кто тогда, скажите на милость, мужчина? У моего деда острый, лукавый взгляд, благородная седина и небрежно выбритый подбородок, что придает ему сходство со слегка постаревшим Джорджем Майклом - не со стариком Берроузом, заметьте, а с симпатичным, почти молодым парнем! Про друга Билли я не говорю, друг Билли всегда выглядит на тридцать. И, скажите, пожалуйста, если бы друг Билли и мой дед не бегали бы всю жизнь за юбками, что бы с ними сегодня стало? Уверен, у деда уже не было бы никакого сегодня, сплошное вчера и вечное завтра. А друг Билли лет десять как ходил бы под себя. Вот я и говорю: нет ничего важнее изящной женской ноги, захватывающего дух бедра и пары сами понимаете чего. Хотя, кому что больше нравится, но жить для чего-то иного лично я считаю признаком дурного тона и лицемерием».

Перевела монолог с английского потерявшая дар речи и едва не потерявшая все остальное Ксения ПОЛИНА