О вкусах не принято спорить, тем более — о вкусах музыкальных. С песней, как известно, легче и строить, и жить, но каждый человек пытается отыскать свою мелодию — такую, которая поможет именно ему, а не кому-нибудь другому. Поэтому, наверное, взывать к разуму тех, кто слушает «неправильную» — классическую, фольклорную, эстрадную — музыку, бесполезно.
Молодые неисправимы. Потом, через десяток-другой лет, они будут лишь посмеиваться, вспоминая свои юношеские увлечения, и только изредка тень тоски по прошлому появится в глазах, умудренных опытом. Юношеское видение мира заслонят будни — работа, семья и опять работа, и уйдут из памяти почти все любимые «тогда» мелодии.
Останутся лишь единицы. ...Первый крупный успех пришел к «Пинк Флойду» в 1969 году. Двадцать лет спустя знаменитая английская группа, первая в иерархии современной музыки, приехала на гастроли в Советский Союз. Уже давно выросло и обзавелось семьями первое поколение слушателей, отучились и отслужили их младшие братья, и теперь вот дети готовятся выбрать свой путь в жизни. С конца шестидесятых и по сей день «Флойд» слушали много и настойчиво, сосредоточенно и молчаливо, слушали в одиночестве, чтобы приглушить тоску, слушали в компаниях, чтобы потом спорить и не соглашаться друг с другом, выстраивая собственные версии «флойдовской» философии и переводя на язык понятных категорий то, что оставалось неясным в сложной системе музыкальных образов.
Для многих, почти для всех, может быть, «Флойд» начинается не с ритма и не со слов даже — с тревожной, чуть тоскливой ноты, с приглушенных полутонов, словно наполненных мягким светом. Мелодия рождается медленно, и не дождешься, когда угаснет, наконец, словно повисший на бесконечно длинном канате, звук. А звук пропадает и тут же возвращается, окрашенный чуть по-другому, самую малость — так, что, прозвучи он минутой позже, их не отличить друг от друга.
...Вспоминаю пресс-конференцию перед концертом, состоявшимся в этом году в Москве. Конечно, набилось немало постороннего люда. Вахтеры у входа в дирекцию «Олимпийского» кордонов не выстраивали, и можно было без помех пройти в пресс-зал, где мест уже не оставалось. Поглядеть на «Флойд» пришли «осколки » прошлого — волосатые худосочные ребята в рваных джинсах и хрупких очках, те самые хиппи, которых прежде было много, а теперь почти нет вовсе. Пришли бородатые интеллектуалы в очках посолиднее — молодые научные сотрудники, воспитанные на студенческих «вечеринках». Пришли меломаны с уверенным взглядом, держа при себе хрусткие пакеты, сквозь которые просматривались глянцевые конверты с заветными дисками — «на подпись». Они собрались посмотреть на людей, песни которых слушали двадцать лет.
Господа Гилмор, Мэйсон и Райт вели себя непринужденно. Гилмор, чуть постаревший и пополневший, но все же поразительно похожий на собственные цветные фотографии на плакатах и в журналах, отвечал на вопросы без напряжения и чуть снисходительно. Он был лидером замечательной группы и прекрасно это понимал. «Мы любим и прекрасно знаем, как делать музыку. Мы — превосходно сыгранная и великолепно оснащенная команда. Не верите или сомневаетесь — пойдите и посмотрите. И поймете, может ли еще кто-нибудь играть, так, как мы». Гилмор в тот день не говорил этих слов, но вполне мог бы и, думаю, должен был бы сказать.
Потому что так, как играет «Пинк Флойд», действительно больше не играет никто.
...В списки «нежелательной музыки » ансамбль попал у нас в 1982 году за одну только строчку про Афганистан в одной только песне. К тому времени «Флойд» запретили и в ЮАР — чернокожая молодежь скандировала его песни на демонстрациях. У нас «Флойд» не распевали, а слушали — по квартирам и в своем кругу.
Запрет на музыку «Пинк Флойда» воспринят был без особого удивления: тогда запрещали многое, и никто не знал, что именно и почему нельзя. Говорили о существовании каких-то инструкций, рассылаемых райкомами комсомола по штабам дружинников, боровшихся с дворовой шпаной.
Это было время, когда с энтузиазмом говорили о БАМе. Время, когда по Москве толпами слонялись наряженные в краснобелое спартаковские «фанаты », а участковые гоняли по подвалам грязных цветноволосых панков. Еще не наступил видео-бум — массовую культуру изучали по «слепым» ксерокопиям с заграничных журналов. Еще не появились кооперативы — многое продавалось «из-под полы».
«Пинк Флойдом» торговали тоже не с прилавка. «Стена» — та самая, которую запретили в ЮАР, — года полтора была самым ходовым товаром. Мы «Стену» не покупали — откуда у мальчишек деньги? — просто завидовали мордастым парням со спортивными сумками, проверявшим на свет, нет ли на диске царапин.
«Стена» появилась на самом исходе семидесятых. Сначала до нас донеслись отзвуки заграничной популярности, кто-то услышал отрывок по «голосам», потом появились наконец диски и кассеты. Самый главный альбом в творчестве «Флойда» оказался столь сложным в музыкальном отношении, что даже меломаны со стажем отнеслись к нему с недоверием. Толком не зная английского, мы корпели над переводами, искали в глубине коротких рубленых строф то, что у отечественных, полуподпольных тогда кумиров лежало на самой поверхности. Ясно было одно: как и прежде, «Флойд» ненавидит, когда из человека пытаются выбить человеческое, когда между людьми возникает стена отчуждения.
«Пинк Флойд» создал свою концепцию музыки, что удается сделать далеко не всем. Он построил свой дом и свой мир, населенный образами и звуками, мир условный и ненастоящий, но эта выдумка не оказалась страшнее реальности. В музыкальном мире рев вышедшего на форсаж самолетного двигателя перекрывает стук человеческого сердца, а звук печатающего деньги станка заглушает лепет младенца и пение птиц.
А в жизни? Музыка «Флойда» причудлива, похожа на сказку, но это не сказка для детей и не колыбельная для взрослых. Музыка, в которой судьба человека подвластна воле гитариста, где он, как кирпичики в стене, складывает из звуков мелодию темного цвета, вряд ли развеселит. Но десять лет мы затаив дыхание слушали «Стену» и не могли даже подумать о том, что — когда-нибудь увидим «флойдовский» мир воочию.
...А на концерте, который невозможно забыть, было здорово. Как в лондонском Ковент-гардене, под потолок взлетала подсвеченная лиловым свинья, среди пиротехнических брызг на видеоэкране медленно и натужно работал веслами гребец, который хотел научиться летать, а уставший от неба сумасшедший вертолетчик входил в пике, судорожно уцепившись сведенными пальцами за пружины больничной кровати. И Гилмор неторопливо мучил гитару, чуть сгорбившись под лучами юпитеров, и «псы войны» с горящими глазами хватали добычу, захлебываясь в неслышном лае, и с их желтых клыков капала пена... В зале ломали спички, чтобы зажечь и поднять над головой крошечный огонек — вот их десять, сто, двести, но Гилмор все тянет, и тянет, и тянет на одной ноте, и спичечный костер гаснет, не успев разгореться как следует. Мы слишком долго держали спички в карманах и боялись зажечь, чтобы поднять маленький факел над головой.
Думали, не станет светлее.
Испокон веков в музыке искали то, чего не могли отыскать в реальной жизни. Люди всегда тянутся к добру и справедливости. «Их» критики писали, что молодежь на Западе обратилась к «Флойду», устав от одиночества, от бездушия машинной цивилизации.
А мы?
Те, кому сейчас за тридцать, вдосталь наслушались аплодисментов и политических анекдотов.
Казавшаяся прежде гладкой дорога оказалась в ухабах. Но жизнь логичнее любой схемы. Хотя бы на время потеряв ориентир, с напряжением вглядываешься в темноту, пытаясь заметить блеснувший огонек. И потом, когда он появляется, так хочется, чтобы разгорелся ярче.
Да, о вкусах, тем более о вкусах музыкальных, спорить не принято. И тем не менее спор этот бесконечен, ибо такова, наверное, особенность человеческого характера: поняв и приняв что-то для себя, мы стремимся перенести на других собственное восприятие прекрасного. Но ведь хорошей и разной музыки не хватает всегда. Кризис этот неизбежен, потому что — увы! — талантливых произведений меньше, чем бездарных. Может, попытаемся понять тех, что помогают людям вокруг нас поднять над головой свой маленький факел?

А. ШАРЫЙ,
Фото С. КУЗНЕЦОВА