Это интервью с Полом Маккартни — одним из легендарной четверки ансамбля «Битлз» — мы с корреспондентом «Комсомольской правды» Ю.Сагайдаком взяли почти полгода назад. Тогда Маккартни и советская фирма грамзаписи «Мелодия» подписали контракт на выпуск в нашей стране альбома «Снова в СССР», в который должны были войти 13 композиций, ставших классикой поп-музыки и рок-н-ролла. Короткое сообщение об этом было опубликовано, а на интервью организаторы нашей встречи наложили «вето» до середины сентября — публиковать его можно было только за две недели до выхода пластинки. Мы даже подписали документ, грозно предупреждавший о судебной ответственности в случае нарушения договора. Пришел срок, и теперь мы можем подробно рассказать читателям о встрече, записанной на магнитофонную ленту.
Итак, в 20-х числах апреля мы вошли в здание на небольшой лондонской площади Сохо-сквер, увенчанное надписью: «MPL» (компания «Маккартни паблишерз лимитед»). Продержав нас около получаса в кабинете с видео- и аудиоаппаратурой, напоив кофе и накормив рассказами о своем патроне, его помощники, наконец, привели нас на второй этаж, в просторную, по-деловому обставленную комнату, охраняемую профессионально любезной секретаршей. Дверь распахнулась, и появился человек в свободном голубом молодежном костюме. «Здорово ребята, проходите», — пригласил он, и меня пронзила удивительно знакомая улыбка на лице с большими грустными глазами, уже в сеточке морщинок. Поразили по-прежнему густые, но пепельные волосы, а некогда это была темно-каштановая грива...
Над большим столом в кабинете в глаза бросилось огромное, почти во всю стену абстрактное полотно. У стены подмигивал веселыми огоньками музыкальный автомат — такие в 50-е годы были непременным атрибутом кафе и танцзалов на Западе.
Пол жестом показал нам на диван у низенького журнального столика, сам уселся напротив. Он был раскован, но в глазах — некоторая напряженность: с советскими журналистами, пояснил Пол, если не подводит память, встречается впервые.
Перед встречей нас предупредили: на интервью — 30-35 минут, не более. Но улучив мгновение, когда наши строгие сопровождающие отвлеклись, один из нас быстро спросил: «Пол, сколько мы можем беседовать?» Маккартни удивился, потом рассмеялся: «Да сколько захотите».
Беседа началась, естественно, с нового альбома.
— Что натолкнуло тебя на мысль издать его?
— Мне трудно объяснить причину, но очень хотелось, чтобы эти записи появились именно в России. Я знал, что еще в давние годы наши пластинки так или иначе попадали в вашу страну, что у вас знают и любят «Битлз», их дух. Но тогда мне казалось, что мы как бы лезем в дверную щель, протаскиваем свою идеологию. А ведь мы вовсе не хотели навязывать вам «капиталистические» идеи, не хоте и посягать на коммунизм или социализм. Мы всегда были честны перед собой, никогда не были бездушными куклами. Когда американцы спрашивали нас, что мы думаем о Вьетнаме, мы отвечали: «Это война, и вам не следует там быть». Мы ощущали себя своего рода посланниками мира, хотя не занимали никаких официальных постов. Мы пели песню «Все, что тебе нужно, это любовь», а Джон Леннон сочинил песню «Дайте миру шанс». Первую частенько называли фривольной. Но я так не думаю. Когда по телевидению показывали тысячи американцев у ограды Белого дома, поющих эти песни, у меня возникало ощущение, что мы сделали что-то важное. Сейчас для меня важно, чтобы наша пластинка появилась в СССР.
— А почему ты не сделал этого раньше, хотя знал о популярности «Битлз» в нашей стране?
— Просто раньше я об этом не задумывался. Изменился климат. Растет интерес к вашей стране. Пресса все больше рассказывает о том, что происходит в СССР, о гласносги, диалоге между Михаилом Горбачевым и Рональдом Рейганом. С договорами о сокращении ядерных вооружений стало легче дышать. Все больше людей обретают надежду, очевидно движение в сторону большего понимания. Конечно, это добавляет популярности таким людям, как президент Рейган. Я не знаю, растет ли поддержка Горбачева.
Россия «открывается» для нас. Как-то я посмотрел репортаж из Советского Союза, подготовленный американской телекомпанией Эй-Би-Си. Репортер просто подходил к детям, домохозяйкам, заводил самый обыкновенный разговор. И я увидел, что это обычные, нормальные люди. А ведь Россия всегда (Пол наигранно страшно таращит глаза, надувает щеки, хмурит брови — точными комическими штрихами воспроизводит пресловутый «образ врага») была Россией, Америка — Америкой, но их разделял «железный занавес».
Мальчишкой я часто задавал отцу вопрос: «Хотят ли люди, например немцы (а тогда они ассоциировались с образом врага), мира?» И он всегда отвечал: «Да. Люди во всем мире хотят мира. А ругаются в основном правительства, лидеры, генералы и тому подобные типы». В том же телефильме показали старушку в платочке. Когда репортер приблизился к ней и спросил, не хочет ли она пожелать что-нибудь американцам, она шарахнулась от него в испуге. Потом остановилась. По ее лицу видно было, что она о чем-то напряженно думает. А затем, глядя в камеру, промолвила: «Скажите, что мы хотим мира». И мне подумалось: это же великолепно, что именно такие слова сказал представитель советского народа — американскому. Эта сцена произвела на меня огромное впечатление.
В Шотландии у меня есть овечья ферма. Мои соседи постоянно имеют дело с землей. У этих парней ладони, как наждак, все в трещинах. И у всех один и тот же ставший привычкой жест, — Пол потер пальцы, словно счищая невидимые комья земли. — В фильме о России был показан русский крестьянин, делавший абсолютно те же движения пальцами, что и фермеры в Шотландии. Значит, все люди одной природы, все живут на одной планете и все хотят мира и труда. Может, мои рассуждения наивны, но меня это не тревожит. Мы идем в правильном направлении. И я сделаю все, чтобы помочь этому. Ведь так легко понять эти жесты близких к земле людей. А альбом — это ответ на вашу гласность.
— Почему ты включил в него старые мелодии, а не новые песни Маккартни?
— Ну, новые композиции, может быть, в следующий раз. Эту же пластинку я делал, так сказать, «для души». Рок-н-роллы — мои самые любимые песни, мы их играли всюду.
— Что-то вроде грусти по юности?
— В некотором роде, да. Хотелось хоть на мгновение вернуться к тем временам, когда мы записывали «Битлз». Это сейчас для записи пластинки нужны значительные технические усилия, электронная техника и, конечно, время — на одну песню уходит примерно три месяца. Мы же наш первый альбом (в него входило 14 песен) сделали, по сути, за один день. И вот как-то в сентябре прошлого года я и мои друзья — нас было шестеро, и все музыканты — собрались в студии и, не оставляя времени на сомнения и раздумья, сделали 18 записей, а еще через день диск из 13 песен был сформирован. Совсем как в годы нашей далекой юности.
— Во время расцвета «Битлз» не раз возникали слухи, что вы собираетесь выступить с концертом в советском Союзе. Назывались даже конкретные даты. Но — увы — встречи так и не произошло. Имеет ли теперь советская аудитория шанс увидеть Пола Маккартни?
— Да, в России мы никогда не были. Единственная социалистическая страна, в которой я побывал, Югославия, город Загреб. Но я всегда хотел выступить в вашей стране, дать концерт в Москве. Сейчас мы обсуждаем этот вопрос. Но прежде хотелось бы увидеть реакцию на наш альбом. Кроме того, у меня нет сейчас постоянного состава, а этот вопрос надо решать, в том числе и для работы здесь, в Англии.
— Пол, а что такое «музыка пола Маккартни»? Поп, рок?
— Не люблю втискивать музыку в какие-то категории. Музыка — это просто музыка. Сердце мое тяготеет к мелодичности. Такие мои песни удаются лучше других и живут дольше. А на категории музыку пусть делят критики.
— Ты играешь левой рукой — почему?
— Я левша.
— Трудно было в те годы раздобыть гитару под левую руку?
— Не очень, Вообще-то я начинал играть на трубе, лет эдак в 13, Ее мне купил отец, В то время это выл очень модный инструмент, Но тут понял, что мне хочется еще и петь, А с трубой это было почти невозможно. Тогда я остановился на гитаре. Начинал играть на обычной, «правосторонней». Но мне было неудобно, я быстро уставал. Однажды увидел фотографию Слима Уитни — американского музыканта, игравшего в стиле «кантри». Он играл левой рукой! Тогда я и заказал севе другую гитару. Вскоре после этого я познакомился с Джоном Ленноном, Мне выло тогда лет 15-16, Мы стали сочинять песни. К 18 годам я научился писать вещи, которые нравились публике. А до этого нас никто просто не хотел слушать. Сами понимаете, это не очень-то вдохновляло.
— Когда же к «Битлз» пришел настоящий успех?
— По-моему, в кабачке «Кэверн» («Каверна») в Ливерпуле. Там начался наш «звездный» путь — нас даже назвали «ливерпульская четверка». И мы на всю жизнь сохранили теплые чувства к маленькому кабачку в подвале, навитому взмокшими от танцев людьми, благодарными за наши песни. Именно там, пожалуй, мы поняли, что значит быть на вершине. Потом мы выступали на телевидении, на стадионах, и нас приходили слушать уже тысячи людей, Конечно, рекорды по числу слушателей установили Соединенные Штаты, куда мы ездили. Когда мы прочно заняли место в шоу-бизнесе, мы уже были подготовлены к славе. Она не вскружила нам голову. Даже когда нас принимала британская королева.
— А какую песню «Битлз» вы любите больше всего?
— Этот вопрос мне задавали столько раз, — рассмеялся Пол, — что у меня есть готовый ответ. Я люблю песни разных времен, Среди них и те, которые слышали немногие. Но все-таки, наверное, это «Вчера» и «Ты знаешь мое имя, найди номер телефона» — маленькая, сумасшедшая песенка. Ее никто не помнит, но мне она нравится. — Пол, что-то мурлыча, расплылся в мечтательной улыбке, но тут же оборвал себя. — Ее придумал Джон.
Однажды мы пели ее 15 минут подряд...
— Не мог бы ты рассказать о своих отношениях с другими бывшими участниками «Битлз»?
— Имя Джона Леннона, убитого маньяком в Нью-Йорке, и сегодня скрепляет добрые отношения и с Джорджем Харрисоном и Ринго Старром. У нас были споры, касавшиеся бизнеса, — они и привели к развалу ансамбля. Но в целом мы понимали друг друга и находили согласие. Мы встречаемся, а с Джорджем даже хотели бы вместе написать песни, чего раньше никогда не было, — ведь мы всегда писали с Джоном. Мы стали старше, спокойнее смотрим на жизнь. Кроме того, у нас Выла возможность выразить себя в сольных альбомах.
— А есть ли шанс, что вы снова соберетесь вместе?
— Трудно сказать. Кое-кто об этом поговаривает. Нам даже предлагали под это миллион. Но нам казалось, что это будет шагом назад. «Битлз» прожил 10 лет. «Крылья» — моя вторая группа — еще дольше. Мы вовремя начали, сделали все, что могли, и вовремя закончили. Возвращаться назад — не принесет ли это разочарование? Это словно законченная картина: любой новый мазок, и она будет испорчена. Конечно, не исключено, что мы встретимся на каком-нибудь благотворительном концерте или под влиянием нахлынувшей ностальгии. Я чувствую, что у нас получилось бы...
— Кстати, откуда это название — «Битлз»?
— Мы последовали примеру американской группы «Крикетс», название которой означало и игру крикет, и американские кузнечики. Решив тоже соединить в одном слове два понятия, мы изменили одну гласную в слове «beetles» («жучки») и связали его с набиравшим тогда силу музыкальным течением «Beat» («Бит»).
— Пол, а что ты знаешь о советской эстраде?
— Ну что здесь можно услышать — разве что «Подмосковные вечера». Да еще этого парня...(морщится, вспоминая). Да, Юрия Антонова. Мои познания ограничиваются хором ансамбля Красной Армии. Но их исполнение — великолепно. Вообще-то мы мало слышим зарубежных песен и исполнителей. Я же предпочитаю англоязычную музыку.
— А ты не слышал, что в прошлом году на международном музыкальном фестивале, организованном радиостаниией «Кэпитол» в Лондоне, выступили две советские рок-группы?
— Да, «Автограф» и «Диалог». И еще я видел по телевидению отрывки из выступления авангардистского джаза. Весело. Приятно было видеть, что это происходит в СССР. Это еще раз доказывает, что люди везде похожи. А во всех недоразумениях виновата неумная пропаганда. Ни мы толком не знаем русских, ни они нас. Я считаю, что все эти «холодные войны», «железные занавесы» — чушь. Чем больше людей здесь будут понимать, что русские так же, как и англичане, любят поп и рок, тем больше мы и наши дети сможем общаться друг с другом. Да, собственно, это уже и происходит. Сейчас с развитием и совершенствованием средств массовых коммуникаций становится все труднее скрывать всю правду от людей. Может быть, лет через 10-12 люди наконец получат возможность напрямую общаться, вместе веселиться. Это будет здорово для всех! Вместо того чтобы сталкиваться лбами в идеологических спорах типа тех, к которым нас порой призывает Рейган: «Вы должны делать то, вы не должны делать это...» Но ведь не все соглашаются с ним. И вы наверняка об этом знаете.
— Пол, наряду с песнями о любви, дружбе ты создал и такие вещи, как «Черное дерево и слоновая кость», («Бремя войны», «Трубы мира». Что тебе нравится в этом мире, в людях и чего ты не приемлешь?
— Легко все отвергать. Например, права чернокожих людей. Нас так воспитывали. Но я не приемлю расизм. Я за мир и считаю его возможным. В какой-то степени я верю в бога, но не люблю религии, которая ведет к бедам. Арабы и евреи, католики и протестанты в Северной Ирландии... Моя мать — католичка, отец — протестант. Я продукт смешения религий. Моя семья не слишком религиозна, но мы свято верим в добро. Вообще хорошо было бы, если б люди избавились от зла, которого в них еще много.
Очень многое изменилось в людях с поры моего детства. Моя тетушка Милл была воспитана в духе «Британской империи». Я ее спрашивал: «Почему мы убиваем индусов и туземцев на Ямайке, превращаем их в рабов? Ради сахарного тростника?» — «Нет, нет, для них это благо», — был ответ. «Но мы же убиваем их. Как может убийство нести благо?» — «Мы приобщаем их к цивилизации», — отвечала тетушка. Ей уже 80 годков. У нее никогда не было доказательств своей правоты — она просто верила в то, что ей вдолбила империя, и не могла видеть того, что империя творила.
Примерно так было со мной, пока я не посмотрел тот самый фильм Эй-Би-Си о России. И я понял, что у нас одни заботы, интересы. Чтобы сделать такой вывод, не надо быть политиком. На мне сильно сказывается популярность «Битлз» — то, что я говорю, попадает в газеты. Поэтому я всегда осторожен в высказываниях, чтобы их нельзя было использовать во зло. Мы легко могли бы бросить в многотысячные толпы: «Долой правительства, они — плохие!» Мы же говорили: «Дайте миру шанс», «Все, что тебе нужно, это любовь», призывали: слушайте «Трубы мира». Мы пытались делать добро.
Я верю в семью. Не знаю, как у вас, а у нас лет 20 назад много говорилось о распаде семьи, о том, что она изжила себя. Я всегда считал это глупостью.
— Не мог бы ты рассказать о себе и своей семье?
— Мое детство прошло в предместье Ливерпуля — огромного индустриального города. Это была сельская местность, очень красивая. Я любил наблюдать за птицами. Потом мне пришлось надолго расстаться с природой, вести сумасшедшую городскую жизнь. Когда я женился на Линде (она тоже любит природу, и это нас сблизило), мы купили ферму в Шотландии. Кстати, мы вегетарианцы, вот уже 20 лет с овец берем только шерсть... Я люблю посидеть с удочкой в тишине. Но всегда отпускаю пойманную рыбу. Посмотрю на нее... и бросаю в воду.
— Это связано с религией?
— Нет. Просто мне так нравится. Но в свою «веру» я никого обратить не стремлюсь. Живя на ферме, я бегу от городской суеты. Город с его преступностью, наркотиками плохо влияет и на детей. У нас с Линдой их четверо — три девочки и мальчик. Старшая, Хэва, взрослый человек, ей 25 лет, Мэри — 18, Стелле — 16, а Джеймсу 10 лет. Они отличные ребята и, наверное, наши лучшие друзья. Мы говорим с детьми о разном, нередко спорим. И вот моя дочь пошла в частную городскую школу (вообще-то я категорически против них, сам учился в обычной, государственной, и считаю, что частные отдают снобизмом. Но это была очень хорошая школа) и рассказала о наших спорах подруге. А та советует: «Иди и расскажи все в газете». «Ну и нравы!» — подумал я и бежал из города.
У нас нет прислуги, Линда сама готовит, хотя при нашем достатке мы могли бы иметь кухарку. Правда, одна женщина помогала присматривать за детьми, но она для них, скорее, как любимая тетя. Такая жизнь позволила мне выработать свою философию. Я стараюсь как можно больше бывать дома — ведь случается, что дети просто не знают своих родителей. Это, на мой взгляд, опасно. Ребята наши очень смешные, любят дом, любят устраивать домашние шоу.
— Ты не хочешь, чтобы они пошли по твоему пути?
— Не думаю, что кто-то из них станет настоящим музыкантом, хоть у них неплохие голоса, они понимают гармонию. Джеймс увлекается гитарой, любит рок-н-ролл. Стелла играет на пианино. Но я не хочу их подталкивать, хоть и мог бы пристроить в какую-нибудь группу. Предоставляю им свободу выбора. Если понадобится помощь, окажу ее.
— А твои увлечения?
— Живопись. Но главное — музыка, хотя она и стала моей профессией. Когда у меня есть время, я сажусь за пианино или беру гитару и что-нибудь сочиняю. Знаете, как я написал песню «Вчера»? Я жил в маленькой мансарде, которую делил с другом. Рядом с кроватью стояло небольшое пианино. Как-то я проснулся с ощущением мелодии. Зевая, стал наигрывать. Подумал: «Неплохо». А через пару недель она вновь мне вспомнилась. Я ее наиграл, и мелодия «прилипла». Меня спросили: «Что это?» Я ответил: «Не знаю». «Так это же твоя мелодия!» «Не верю», — сказал я. Потом пришли слова: «Вчера все мои беды казались столь далекими...».
— Пол, что ты можешь сказать о британской музыке, престиж которой традиционно высок?
— Она вполне здорова. У нас много молодых талантливых ребят, например группа «UB-40», «Simple Minds» и другие. Сейчас мы проходим фазу электроники, синтезации, технизации музыки, активно используем компьютеры. Думаю, этот период идет к концу. Люди хотят слышать естественное звучание. Об этом говорит рост популярности Брюса Спрингстина. Люди хотят человечности — роботизированная музыка могла увлечь лишь на время. Но, с другой стороны, совсем уж маловероятно, что достижения технического прогресса останутся в стороне.
— А что ты посоветовал бы начинающим музыкантам?
— Прежде всего, никогда не сдаваться. Мы не сдавались, хотя поначалу никто не хотел слушать музыку «Битлз». Уметь получать удовольствие от своего творчества, любить свое дело и отдавать ему всего себя. Всегда надо верить, что придет ваш день. Мы верили. У нас, «Битлз», была шутливая игра. Один говорил: «Ну что теперь будем делать?» И кто-нибудь отвечал: «Что-то же должно произойти». Это всегда помогало нам. Вы знаете, мы с Джоном написали около 50 песен, прежде чем одна из них попала на пластинку. А ведь мы могли потерять веру на 44-й или 46-й песне. Так что верьте в свой день.

Лондон, Андрей БИРЮКОВ
Фото и рисунки предоставлены фирмой «Маккартни паблишерз», взяты из книг Алана Олдриджа «Битлз» в песнях и иллюстрациях» (Великобритания) и Тамаша Унгиари «Битлз» — сейчас и навсегда» (Венгрия), а также АП - ТАСС.