Он был «краеугольным камнем» группы Битлз, величайшего феномена истории рок-музыки. Когда 1970 году она распалась, злые нападки Джона Леннона слегка затуманили его образ. Тем не менее Пол с завидным упорством продолжает свою музыкальную карьеру: сначала с группой «Уингз», а сегодня — в одиночку.
Сейчас Пол Маккартни ведёт спокойную и скромную жизнь в Англии и не хочет уезжать отсюда, даже несмотря на то, что британские налоги съедают 98 процентов его доходов.

— Есть люди, которым не удалось пережить бремя славы. Вам, похоже, удалось вынести всё — и славу, и богатство, и разрыв с «Битлз». Вы выжили.
— Да, думаю, что это правда. Постучим по дереву. Среда, из которой я вышел — рабочая, это люди, наделенные сверхвыживаемостью. Они всегда находят выход из любого положения и… это непросто. В моей жизни было очень многотрудных моментов. Сейчас, к счастью, это не так. Но когда перестали существовать «Битлз», это был кошмар. Я чувствовал себя конченым, мог бы превратиться в бродягу. После разрыва с «Битлз» самым логичным было отстраниться от жизни. Я попробовал сделать это, и через несколько недель понял, что ничего не получается. Я не смог превратиться в бродягу и разрушить себя. Итак, надо было становиться на ноги. Это очень трудный опыт. Ты задаёшь себе вопрос: «Что делать оставшуюся жизнь?». И тобой владеет мысль: «я ничего не стою. С «Битлз» стоил, а теперь нет». Это очень угнетает, ты чувствуешь огромную тяжесть. Конечно, если ты способен преодолеть это, ты выходишь окрепшим. Что касается бремени славы Пола Маккартни, мой способ защиты от этого — не чувствовать себя Маккартни. Он — это знаменитая часть меня, это бизнес. Но внутри я чувствую себя как прежде — парнем из Ливерпуля. Мне нравится то же, что и раньше. Природа, например. Такие вещи меня внутренне поддерживают, потому что они неизменны. Весеннее пение птиц сейчас совершенно такое же, как в то время, когда мне было пять лет, оно не меняется от того, что я Пол Маккартни. Во мне как бы две личности: одна знаменитая, которая просто делает свою работу, а другая — это я сам, мое действительное я. Стараюсь их не смешивать.
— Когда в-1971 году вы остались один, поссорившись с тремя другими членами «Битлз», Джон Леннон говорил о вас скверные вещи. И вы почти никогда ему не отвечали. Почему?
— Действительно, не отвечал. Видишь ли, я знал, что люблю Джона. И все годы, когда мы писали музыку вместе, были особыми годами. И ничто не может изменить этого. Наверняка бестактность Джона была просто болтовнёй. Много шума, крика, но это, как у пьяного, лишено смысла. И я подумал, что если отвечу, то ввяжусь в действительно крупную ссору. Итак, я сказал себе: «Зачем в это ввязываться? Это всё равно ничего не даст, и я не выиграю…». Так я это дело и оставил. И сейчас я очень рад, что поступил так, потому что мы не затеяли большой свары, и прежде чем он умер, мы смогли снова войти в дружеские отношения. Джон был действительно хорошим человеком, но очень крикливым. Потому мы и называли его лидером группы — он кричал громче всех.
— Всё же любопытно, что Джон, который вас публично оскорбил и вёл себя как дурной мальчишка, превратился в глазах общественного мнения в хорошего парня, а вы, который всегда тактично молчал и вел себя достойно, будете считаться плохим.
— Но такова человеческая природа. Людям нравятся дурные мальчишки и крутые парни. Я никогда не был таким. Мне не нравятся драки, я никогда не был хорошим драчуном, поэтому я всегда старался избегать их. У Джона было много проблем. Думаю, что моя жизнь была гораздо легче, чем его. Отец оставил его, когда ему было три года, через несколько лет его мать погибла под машиной у дверей своего дома, его первый брак распался. У него была очень тяжёлая жизнь. И он превратился в плохого мальчишку, в крутого парня из фильма. Людям это нравится: их привлекает Хемингуэй со всей этой жестокостью боя быков, убийствами и выпивкой. Их привлекает взбешенный слон. Если ты видишь фильм, в котором появляются два слона и один просто прогуливается и пасется, время от времени трубит, трууу, то ты говоришь «несимпатичный». Но если врывается, как молния, другой слон, всё давит, рушит дом — фильм хорош. Это хорошая телепередача, хороший спектакль. На самом деле, если подумать, это настораживает. Это довольно пугающая черта общества. Когда кто-нибудь совершает одно из этих страшных убийств, когда типы с автоматами врываются в закусочную или школу, это вызывает обожание. Продаётся больше газет. Но я воспитан иначе. У меня было очень счастливое детство. Единственная моя трагедия — смерть моей матери, когда мне исполнилось 14 лет. Событие, которое, несомненно, сделало меня более суровым, чем я был прежде.
— Итак, публика больше любит Джона, чем вас. Любит его особой любовью, которой не добились вы. И теперь он мёртв, нет возможности это исправить. Джон победил.
— Да, это верно. Но так сложились обстоятельства. Думаю, что сразу после смерти Джона многие стали говорить: «Всё кончено, это был единственный из Битлз». Потому что он был самым знаменитым из группы, к тому же умер такой смертью». Но, кроме того, это была личность. Правда, дело в том, что люди начали говорить, а ты думаешь: «О боже, теперь это действительно укрепит миф». Но надо иметь терпение, ибо случилось так, что после той волны пошла вторая, и люди стали говорить: «Минуточку, минуточку, дело обстоит иначе. Джон был совсем другим, и Пол тоже был другим». Настоящие фанаты знают, что во мне подлинное. Что я не просто… нежный, как обо мне говорили. А написал достаточно большое количество сильных, если можно так выразиться, песен. Когда с Джоном у нас возникли доверительные отношения, я начинал открывать о нем правду, которая не имела ничего общего с его внешним обликом. У Джона под всем его обликом скрывалась нежная душа. Но он знал, что людям нравится свирепый слон.
— Когда вы записали пластинку чистого рок-н-ролла «Снова в СССР», вы её выпустили только в Советском Союзе. В интервью американскому телевидению вы сказали, что не хотите распространять её на Западе, чтобы избежать сравнения с Ленноном, поскольку это рок-н-ролл. Вы отдаёте себе отчёт в том, что делаете?
— Да, Дело в том, что пока мы ходили в «Битлз», нас обоих считали совершенно равными. А остальное сложилось уже после «Битлз», когда Джон и Йоко стали превращаться в… Видишь ли, если ты готов появиться на обложке своего альбома совсем без одежды, ты вызовешь сенсацию. Но я не расположен к этому, потому что застенчив, просто не хочу этого делать. Так что меня легко можно победить. Если я сейчас во время интервью сниму перед тобой брюки, без сомнения, это будет сенсацией, но я этого не сделаю. Мне это не нравится. Я превосходно знаю, как превратиться в твёрдого парня: надо быть желчным, говорить, что в мире нет ничего кроме рок-н-ролла, быть самым мрачным в мире человеком, одеваться с утра до вечера в чёрное, как металлист, ходить в шипах, иметь группу, которая бы носила зверское название, к примеру, такое как «Злость». Я могу это сделать, конечно, могу, это легко. Но просто это не тот образ жизни, который мне подходит. Я знаю таких людей, насмотрелся на это досыта. Это очень угнетает.
Нужно быть очень, очень сильным, чтобы в этом мире музыки публично утверждать нормальные человеческие ценности. Чтобы сказать: «Да, мне нравится любовь. И мне нравятся дети». Что?
Говорить, что тебе нравятся дети, в мафии рок-н-ролла? Или что тебе нравится семья? Фу! Пошёл ты…
Но мне нравятся. Потому что действительно так считаю — таков я, и повторю это, даже если испорчу себе этим карьеру. Знаю, что неприятно говорить подобные вещи в жестоком мире рока, но скрывать это мне кажется слишком легко. Труднее, гораздо труднее, быть верным себе и показывать себя таким, каков ты есть.
— У поколения 60-х множество потерь. Многие остались на дороге, сломленные наркотиками или головокружением тех лет. Вы оказывались на краю пропасти?
— Да, в 60-е годы. Когда написал Let it Be. Перед тем, как создать эту песню, у меня был период глубокой депрессии. Думаю, что депрессия была из-за наркотиков. Не знаю, но это был безумный период В моей жизни, и многие вещи казались мне лишёнными смысла. Я занимался тем, что ходил по ночным клубам, цепляя девочек. Не было ничего внутри, под верхним слоем такой бурной жизни. Я помню одну ночь, когда я, лежа в кровати, почувствовал себя по-настоящему плохо. Тогда мне приснился сон, мне снилась мать, которая умерла много лет до этого. И мама сказала мне: «Всё будет хорошо, не волнуйся, всё образуется». Это было такое огромное облегчение… После той ночи я написал Let it Be. И этот сон мне действительно помог. Это был первый из случаев, когда я оказывался на краю бездны. Другой был, когда распались «Битлз». Я уехал в Шотландию, несколько дней не вставал с постели и много пил…
Всё это было так безумно и обыденно, как это может быть с любым в подобной ситуации.
Бедняга Линда! Она пыталась помочь мне. И она действительно мне очень помогла, потому что у нее железный характер. Она мне сказала: «Это пустяки! Всё будет хорошо, не переживай…». Линда дала мне силы. А также дети. Когда чувствуешь себя в безвыходной ситуации, к тебе подходит сын и говорит: «Папа, я тебя люблю». Это помогает. Есть старый фильм, в котором Гери Грант готов броситься с моста, к нему подходит сын и говорит: «Папа, я тебя люблю, пойдём домой». И у тебя слёзы ручьём.
— У вас четверо уже довольно взрослых детей. Как сочетается прежний бунтарский образ «Битлз» со строгостью родительской власти?
— На самом деле «Битлз» не были такими бунтарями, как могли казаться. Мы всегда были такими же, какими являемся сейчас. Совершенно нормальными. И мы казались немного сумасшедшими, потому что сама атмосфера 60-х годов была какая-то сумасшедшая. Но это было доброе помешательство. Мы всегда выступали за мир, всегда отстаивали положительные ценности. Не вижу никакой разницы между тем, что я ценю сегодня, и тем, что ценил, когда входил в группу «Битлз». Когда взрослеешь, конечно, немного меняешься, и прежде всего меняется внутренний мир. Мой внутренний мир сегодня иной, чем был. Если бы сейчас были 60-е годы, я бы сказал своим детям, например, что свободная любовь — хорошая идея.
Но сейчас, да еще во времена СПИДа, в этой идее уже нет ничего хорошего. Сейчас говорю, что нужно быть осторожными, осмотрительными. У нас хороший контакт, мы с ними друзья… Очень мило, когда дети говорят нам иногда: «Мама, папа, было бы естественно, если бы мы были хиппи, бунтарями, а вы — строгими родителями, но получается, что у нас всё наоборот, мы строги, а вы — эксцентричны!».
— Однажды ваша дочь Мэри вернулась из колледжа и показала вам учебник. В нём говорилось о вас. Что вы почувствовали?
— Это невероятно, да. Я вспомнил, как ходил в школу, читал учебники и видел там Уинстона Черчилля и других. И обычно думал: «Боже, должно быть, очень важные люди». И так странно узнать однажды, что мы тоже вошли в книгу истории. Да, я считаю, что мы сделали многое нашей позицией. Мы группа Битлз помогли развитию социальных отношений. Больше всего волнует, если обернуться назад и увидеть всё, что изменилось, и сказать самому себе: «Мы имели к этому какое-то отношение». А это много значит.

Использован материал www.menestreli.ws
© Перевод