«Машина времени». Об этом коллективе принято спорить. Вот уже лет пятнадцать ансамбль сопровождают громкая слава, шумные дискуссии и некий загадочный ореол непризнанности, который упорно не может развеяться. Тысячу раз говорилось и писалось о том, что «Машина» выдохлась, потеряла былую славу, но по-прежнему с магнитофонных кассет доносится до слушателей голос Андрея Макаревича, по-прежнему полны залы на концертах... Одни оценивают творчество коллектива как своеобразный феномен в области массовой культуры, другие — относят к народившейся вдруг откуда ни возьмись культуре молодежной, третьи — просто слышать не хотят о вечных «возмутителях спокойствия», а меж тем «Машина времени» живет, поет, снимается и имеет на свой собственный счет весьма четкое мнение.
— Итак, вам тридцать три года, уже давно вы — лидер группы «Машина времени». Десять лет назад получили диплом архитектурного института, архитектором так и не стали, музыкальную школу так и не закончили. Живете в Москве на Ленинском проспекте, дом тридцать семь, в юности носили длинные волосы и хулиганили на сцене, своими учителями считаете «Битлз», а на столе у вас лежит томик поэта Мея... И вы, кажется, торопитесь жить? Я вас представил, Андрей Макаревич?.. Совсем забыл, ты сочинил «Синюю птицу» и «Скворца», стал знаменитым... Тебя помнят.
— А мне казалось, что о нас подзабыли. Правда, недавно ансамбль показали по телевидению. Так что «Машина времени» еще существует...
— И все спорят, о чем вы поете? Приходилось слышать самые разноречивые оценки: от «нигилизма» и «проповеди индивидуализма» до «честного разговора о нравственных ценностях человека» и «высокого гражданского звучания».
— Очень хорошо, что спорят. Это значит, что мы до сих пор на верном пути.
— А с чего же все началось? Знаю, что для многих открытием стали песни «Битлз». Но ведь, осознав новую музыку, нужно было сделать еще и свой первый шаг? — Шел новогодний вечер в нашей школе. Выступала популярная тогда в Москве группа «Атланты». У них была настоящая профессиональная аппаратура. Когда я ее увидел и услышал, понял, что упустить свой шанс мы не можем. Дело в том, что у нас был уже свой ансамбль: две гитары подключали к магнитофону и играли. Делали в основном английские народные песни и американские в стиле «кантри». Две девочки подпевали — все на английском. Тогда еще нам по молодости лет не приходило в голову, что рок может петься на русском языке. А может быть, мы брали английские тексты потому, что школа наша была «спец»... Словом, я не выдержал и пошел к лидеру «Атлантов» Алексею Сикорскому просить, чтобы он дал нам поиграть в перерыве. Все остальные музыканты этого ВИА подняли меня на смех. Но Алексей сказал: «Что вы смеетесь? Вдруг они сыграют лучше нас?» И дал мне гитару.
— И что было дальше?
— Мы выгнали девчонок. Стали снова репетировать. И как-то случайно я услышал песни Градского. Понял — может быть и наш русский, национальный вариант рок-музыки. Стал подбирать мелодии к своим первым стихам.
— Жизнь музыканта не так уж проста. Особенно музыканта-любителя, каким ты был тогда. Особенно в то время... Помню, мы репетировали в красном уголке ЖЭКа, и какой-то пенсионер написал на нас жалобу, требуя запретить «весь этот джаз». Районное УВД приняло меры. За нами приехали. Увезли. Конфисковали гитары. Долго требовали признаться в каких-то махинациях. Отпустили, но гитар не отдали. Я пошел на прием в горком партии, где, к моему удивлению, немолодые люди меня выслушали внимательно, немедленно позвонили в милицию, которая в тот же день вернула конфискованное с извинениями.
— Прошло много лет с того времени, и все же нет-нет да находятся люди, которые готовы бороться теми же методами с молодежными увлечениями, не пытаясь понять, что и почему.»
— Я сотни раз пытался ответить на вопрос, о чем мы поем. И все же незачем переводить самого себя с поэтического языка на язык прозы. Могу попытаться определить, о чем поет Юрий Антонов — о любви, о чем Алла Пугачева — примерно о том же, только более искренне, но вот о чем поет Булат Шалвович Окуджава, о чем пел Владимир Высоцкий — нет однозначного ответа. Можно только догадываться. Наверное, о нас с вами... И потому о серьезном творчестве можно и нужно спорить. И каждому — иметь свое собственное мнение.
Мне кажется, что незачем отвечать в своей песне исчерпывающе на тот вопрос, который ею ставишь. В ней должна быть загадка, недомолвка, недоговоренность, рассчитанная на сопереживание слушателя, на его личный поиск. Да, я — автор, ответ знаю. Но будет ли польза от того, что я вынесу его на поверхность, создам агитку, лубок? Не лучше ли вместо безапелляционного утверждения попытаться поставить знак вопроса или многоточие? А слушатель будет искать вместе с моим лирическим героем свой ответ, будет делать свой выбор. Выбор подстерегает нас на каждом шагу, в бытовых мелочах, во взаимоотношениях с друзьями и близкими. Не успеешь оглянуться, и «обмен» произошел». Социальные условия существования человека изменились и продолжают меняться очень быстро, но часто это бывает не то что на пользу, а даже во вред духовности людей. Помните слова из романа Булгакова: «...квартирный вопрос только испортил их»?.. Мне думается, что в новых условиях человек должен попытаться осмыслить все лучшее, что было накоплено предшествующими поколениями, и чаще задавать вопрос: «А правильно ли я живу?»
— Андрей, а ведь вам повезло, «Машину времени», видно из-за твоего упрямства, гроза миновала, зато многим другим ансамблям было «рекомендовано» включать в свои программы три четверти песен членов Союза композиторов. Это решение, по существу, не давало развиваться советской рок-музыке.»
— Мы ведь поем только свои песни. И даем «Росконцерту» ежегодно около миллиона рублей дохода. Это, видно, нам и помогло. Сам я где-то чувствую себя не столько рок-музыкантом, сколько автором-исполнителем. Написал несколько циклов чисто бардовских песен, даже романсы есть. Выступаю с ними на сольных концертах. С огромным удовольствием мы снялись в новом фильме режиссера Стефановича «Начни с начала», который как раз и рассказывает о судьбах людей, посвятивших себя самодеятельной песне.
— И все-таки нет-нет да проскользнет у иного критика, что, мол, рок любят оттого, что молодежь пошла необразованная, не понимает, что хорошо, что плохо. Вот и слушают они «Машину времени», а не Чайковского. А если бы мы их лучше учили, прививали интерес к классике, они бы у нас все на фортепьяно играли».
— И это было бы просто трагедией. Каждое время несет свой звук, свой слог. Отнять рок — а он стал частью современной культуры — и дать что-то взамен может только время.
— По-моему, мы столько спорили, что просмотрели, что рок — это не только музыка, но и нечто большее.»
— Мне кажется, что он дал не только новые музыкальные и поэтические формы, но и изменил образ мышления целого поколения. Может быть, он, к чьей-то досаде, слишком прост, доступен, искренен и где-то банален. Но не будем забывать, что это свежий росток, возраст у него вполне молодежный — четверть века.
— И все же в рок-музыке появилось огромное количество самых разнообразных халтурщиков, которые просто дискредитируют жанр...
— А ты считаешь, что в литературе или живописи их меньше?
— Несколько лет назад количество ВИА, работающих на профессиональной эстраде, сократили с нескольких сот до девяноста, хотели еще уменьшить их количество».
— Но, заметьте, безликие коллективы все равно остались на плаву. Известна истина — для появления образцов высокого искусства нужен постоянный высокий средний уровень. А кто его будет поддерживать, если у нас не было обновления профессиональной рок-эстрады за счет любителей? Вот одна из причин застоя. У нас много интересных групп именно среди любителей, нужно бы лучиз них уравнять с профессионалами, привлечь к совместным концертам, проводить конкурсы. Такие, как «Рок-панорама-86».
— Но пока что на протяжении последних лет любительские коллективы в основном ругали, «принимали меры». В одном северном городе я поинтересовался, как у них обстоят дела с роком. Заведующая отделом горкома комсомола радостно сообщила, что участники последней рок-группы переехали в другой город...
— Свято место пусто не бывает. На их место придут другие. Для того чтобы они стали настоящими музыкантами, им нужна не разгромная критика, а товарищеская помощь. Не стоит создавать антирекламу, читатель знает — раз ругают, значит, что-то есть. Возможно, на самом деле там ничего нет. Часто действует ореол гонимости, «эффект запретного плода».
— Андрей, даже если вы выходили к зрителю со старыми песнями, о вас писали, пытаясь анализировать удачи и неудачи, рецензируют и новые программы, а о чем, говоря о работе профессиональных музыкантов, как-то не принято упоминать?
— О наших внутренних проблемах? О том, что эстрадные коллективы заставляют делать план филармониям, а для этого хороши все средства. Во Вла¬дивостоке нам предложили выступить на стадионе. Договоренность была только об одной трибуне — чтобы и видно было, и слышно. Приехали, оказалось, что филармония продала билеты почти на весь стадион, естественно, что многие зрители были обижены — ничего не видели, половины не слышали. Было очень неудобно, но не будешь же объяснять, что не от нас это зависело, как, впрочем, не мы виноваты в ужасной акустике большинства спорткомплексов и Дворцов спорта, где проходят концерты. А зритель требует качества.» Помалкивают и о том, что большинство музыкантов сами покупают себе аппаратуру, что концертные организации предпочитают брать к себе не самых талантливых и способных, а «богатых», тех, кто сумел в ресторане, на танцах «сколотить» себе синтезаторы и хорошие гитары. Нам-то помог «Росконцерт». А другие — Не пишут о том, что за концерт музыкант получает 10 рублей, редко 20, зато ходят слухи о том, что мы чуть ли не миллионеры. У меня в подъезде порой собираются мальчишки. Приятно, что мою работу ценят, но стены в подъезде приходится отмывать мне. С ребятами мы разговариваем, но творчество их волнует все же меньше, чем те же мои доходы или всяческие слухи о том, что ансамбль «закрывают». Впрочем, «закрывали» и «запрещали» нас уже не раз — и «Таймс», и западные радиоголоса.» Меньше было бы сплетен об эстраде, если б было достаточно мест, где ребята могли бы собираться в клубах, встречаться с исполнителями спорить, играть сами.
— Социологи утверждают, что одна из главных наших молодежных бед — отсутствие системы, которая воспитывала бы вкусы слушателей, одновременно выдвигая лучших исполнителей».
— Я надеюсь, что здравый смысл возобладает. Вот в 1970—1971 годах существовал при горкоме комсомола в Москве молодежный музыкальный клуб. В нем было зарегистрировано около 600 ансамблей. Были концерты, обсуждения, была и работа, и творческое общение. Потом его упразднили. Подобный клуб возродился и существует сейчас в Ленинграде, там собрались очень талантливые и интересные музыканты.
— Но перемены к лучшему все-таки есть. Не так давно начала, правда полукустарно, работать рок-лаборатория при Московском Доме самодеятельного творчества, создана и секция рок-музыки при Союзе композиторов.
— Что это даст — покажет время. Мне же хочется надеяться на лучшее. Уверен в одном: молодым рок-музыкантам, рок-поэтам нужно свое творческое объединение. Свой союз друзей и единомышленников, который сможет их защитить от ретивых администраторов.
Мне уже за тридцать, и иногда меня спрашивают, не чувствую ли я себя старым, чтобы разговаривать на равных и со своими друзьями — «стариками», и с их младшими братьями, а то и детьми. Мне есть что сказать им всем! Если же я увижу, что все уже спето, что на наш концерт не идут, что песни тонут в равнодушии зала, то у меня хватит мужества повесить гитару на гвоздь.

Беседу вел Михаил СОКОЛОВ