В этом году мировая музыкальная общественность празднует 50-летие Джона Леннона — композитора, поэта, певце. Это ммя любимо сотнями миллионов люден, счастливых тем, что жили в одно с ним время. Леннон смог объяснить людям кто они и зачем живут на земле. И вряд ли наберется десяток людей, смеющих ответить на вопрос: «Кем был и зачем жил с нами сам Леннон?» Один из них — Джон Грин, семейный психоаналитик Ленконов, профессиональный гадальщик на карта», почти ежедневно общавшийся с Джоном и его женой Йоко Оно в течение целого десятилетия... Мы публикуем фрагмент его книги о Ленноне «Дни в Дакоте».
...Сын у Леннонов появился на свет в день тридцатипятилетия Джона, 9 октября 1975 года. Потом Джон с улыбкой скажет, что именно так он и планировал. Но это потом. А в первые дни после рождения ребенка Джону было не до шуток. Йоко сделали кесарево сечение, и ей пришлось задержаться в больнице для восстановления сил. Джон регулярно появлялся в, больнице в часы, отведенные для посещения больных, а остальное время болтался без дела в своей десятикомнатной квартире.
Как-то в этот период он позвонил мне поздно вечером. Довольно долго я слушал его сетования на то, что это событие могло быть более радостным для него.
— Похоже на то, что, обзаведясь сыном, я потерял жену, — жаловался Джон. — Все пошло не гак, как предполагалось. Мы все спланировали. Мы решили, что ребенок должен родиться дома. Я должен был присутствовать при родах, как мы решили. Мы решили, что будут естественные роды, и никаких проблем. А что происходит? Ее увозят в больницу, мне заявляют, что она не хочет, чтобы я там был, врачи делают ей кесарево сечение, а теперь ее держат под наблюдением из-за «осложнений», накачивая какими-то чертовыми лекарствами! Зачем тогда были все разговоры, все планы? Что мы по лучили в итоге?
— Здорового сына.
— Пока этого я тоже лишен, пока какой-то человек в белом халате не разрешит мне. Похоже, что над моей семьей властвуют доктора. Я просто хочу забрать их скорее домой. Тогда все станет на места.
— Если это все, что ты желаешь, почему бы не устроить прием по поводу их возвращения домой? Просто так, для разминки? Ты можешь объединить свой день рождения и возвращение Сина и Йоко в один большой праздник.
— Грандиозно! — его голос заметно повеселел. — Мы устроим официальный семейный прием! Король приветствует наследника, королева возвращается в свое логово Ты сможешь свершить официальный обряд крещения и скрепить имя поцелуем на небольшой церемонии.
— Думаю, ты будешь счастливей, если сделаешь это сам.
— Может, ты и прав. Зато ошибаешься насчет моего дня рождения. Праздник должен быть праздником только Йоко и Сина. Я уже получил свой подарок ко дню рождения, самый лучший. Я получил Сина!..
Последующие несколько дней были заполнены для Джона радостными приготовлениями. Он начал разбирать почту от поклонников с пожеланиями всего наилучшего ему, Йоко и их новорожденному. Все это Джон тщательно разобрал и разложил на отдельные стопки. Стопка посланий для Йоко была самой большой. К ней он добавил свои собственные небольшие подарки: зная слабость Йоко к ювелирным изделиям, он купил множество драгоценных безделушек...
Несмотря на протесты, Йоко выписали из больницы в положенные сроки.
После почти двухнедельного ее пребывания в больнице домашний быт снова закрутился вихрем. Пока Йоко оставалась на постельном режиме, Джон носился из кухни в детскую, а оттуда в спальню, пытаясь одновременно исполнять роли мужа, отца и сиделки. Я тоже целыми' днями был занят, гадая Йоко на картах об их новой няне, о здоровье ребенка и, конечно же, о Джоне.
— Как дела на домашнем фронте? — спросил я, заглянув на кухню на третий день после возвращения Йоко. Джон устало развалился в белом, «директорском», кресле, вытянув ноги прямо перед собой. По его внешнему виду я заключил, что у него наступил один из нешуточных дней.
— А то ты не знаешь?! — огрызнулся он. - Отвратительно! Боже, я ненавижу все это — всякий раз, как я планирую что-нибудь, у меня ничего не выходит. Знаешь ли ты, как горько, как убийственно надоедливо это может быть! Подай-принеси то, черт знает что,— вот кто я такой! Я сделал все, как ты сказал, — праздник возвращения домой и все такое. Я расстарался вовсю, но ничего не сработало. Я хотел создать маленькое чудо, нечто особое! И знаешь, что она сделала первым делом? Она дошла, точнее, доковыляла, до входной двери и всучила Сина няне, будто багаж на хранение! Вот так. Ладно, выручаю ребенка и говорю Йоко, что у меня есть небольшой сюрприз для нее в игровой комнате...
— ... Итак, церемониальным маршем мы потихоньку прошли через холл — я с Сином в одной руке, она вцепилась в другую, а эта няня-карлица, галопируя, замыкает тыл. Заходим в комнату, где я разложил письма, подарки, прочую дребедень. «С возвращением! Та да!» — по-японски говорю я. «Что это?» — спрашивает она. Сажаю ее на трон, приличествующий молодой матери, а сам усаживаюсь прямо на пол, у нее в ногах. Начинаю рассказывать обо всех телеграммах, полученных нами, о том, как все гордятся ею и ребенком. Но меньше, чем она, интересоваться всем этим, казалось, бы ло невозможно. Клянусь адом, такой реакции я не ожидал! Все, что она смогла, — это вспомнить о своем прошлогоднем концерте в Японии. О страшном видении, ее посетившем... Ты слышал эту историю?
Я кивнул: конечно же, слышал. История случилась в самом начале нашего с Йоко знакомства. Она получила именно тогда возможность совершить гастроли в Японии. Они с Джоном не жили вместе почти год. Джон приезжал в Нью-Йорк на запись пластинки «Стены и Мосты» и для дачи показаний на слушании дела, возбужденного иммиграционными властями. Она выражала беспокойство, что, если он привлечет внимание прессы, а это наверняка случится, газеты сделают упор на факте их временного расставания. Она надеялась, что если газеты и упомянут ее, то это должно просто означать ее занятость исполнительской деятельностью.
Пиком гастролей, по ее словам, было выступление в Хиросиме. Так как концерт состоялся в преддверии тридцать девятой годовщины трагической атомной бомбардировки города, ее голова была полна дум о жертвах. Она пересказывала мне, что, когда она стояла на сцене и пела, она посмотрела наверх, на балкон, и увидела то, что ей показалось душами детей, погибших при атомном взрыве и от радиации. Эти детские души вдохновили ее, говорила она, напомнили о ее миссии принести человечеству мир...
Теперь же, год спустя, Джон ни в малейшей степени не испытывал сочувствия к происшествию с Йоко.
— Полагаю, это — одна из причин пустых мест в зале, — презрительно бросил он. — Души испарились! Она твердит, что в этом ее Миссия: союз востока и запада, ребенок детей мира. Господи Иисусе! Младенцу нет еще и месяца от роду, а ему уже предназначено спасти грешный мир. Я сказал ей: «Может, все-таки подождешь, пока он перестанет пачкать пеленки?» Это покоробило мамашу, она собрала свои украшения и — р-раз! — отчалила к себе в спальню, где до сих пор и находится...
— Женщинам нелегко угодить.
— Дело не в ней, — печально вздохнул он, — Дело во мне. Я не знаю, что сделать, чтобы она была счастлива. Я затратил уйму времени, делая для людей — кстати, это страшная тайка — то, что в действительности доставляло удовольствие лишь мне самому. Я забыл, как нало давать, а не брать...
— Ты хорошо прикидываешься.
— Вот именно, «прикидываешься». Это то, что я делаю! Я пытаюсь сделать ее счастливой потому, что это сделает счастливым и меня. Ужасно!
— Мотив не так уж плох, — старался я.
— Но не так уж и хорош. Все дело в том, что я сам не очень-то счастлив. Я пытаюсь сделать ее счастливой, так как думаю, что это создаст счастливую семью и скажется на мне. Однако это должно прежде всего начаться с меня. Счастье должно быть моим прежде, чем я смогу им поделиться.
Знаешь, иногда я чувствую, что продал свою душу... Не по контракту, скрепленному кровью, но все равно продал. Ничто не могла меня остановить: ни смерть друзей, ни совет людей, которых я любил, ни сигналы опасности, вспыхивавшие передо мной... Все, что я знал, — больше, больше, БОЛЬШЕ! И я добился своего — я ведь решил добиться этого любой ценой. Но какой? Я раздал частички себя всем и каждому по всему свету. У папуасов существует поверье, что фотография забирает душу снимающегося человека. Знаешь, сколько фотографий я раздал? Миллионы пластинок в конвертах с моим изображением, а ведь это тоже части меня самого. А автографы? Их я тоже раздавал миллионами... Порой я думаю, что попал в ту же ловушку, что и Фауст. Я возжелал всего, что может предложить мир, и получил это. Я хотел делать то, что хочу, и делал. А кто же тот, кому я продался? Публика — всемогущий бог! И этому богу я молился!..
В последующие недели в семье Леннонов сам по себе начал устанавливаться новый порядок. Няня присматривала за малышом в заново отделанной детской, которую Джон распорядился перекрасить в голубой цвет. Йоко быстро восстановила силы и скоро сбросила лишний вес. Жизнь в доме начала жужжать, как хорошо смазанная машина.
Единственным исключением во всем этом порядке и спокойствии продолжал быть Джон. Уже полтора года он не мог написать ни одной песни, и творческое бесплодие мучило его, молодого отца.
Перед Днем Благодарения я нашел его сидящим на кухне с ворохом статей, повествующих о Сине и Йоко. я пришел к нему погадать, но вопросов у него не было.
— Что ж, сработано на славу, — мрачно комментировал Джон прессу.
— Ты мог бы выкачать из них больше, если бы захотел.
— О нет! Пресса — необычный зверь, и я провел лучшую часть моей взрослой жизни, изучая ее привычки. Вынюхивая и поскуливая, она подползает к твоим дверям, вымаливая лакомый кусок, но стоит тебе дать не то, она набросится на тебя...
Можно произнести слово «мир», но нельзя сравнивать себя с богом. Я знаю, я пробовал и то, и другое. Можно устроить публичный скандал, ко при этом ни в коем случае нельзя задеть какого-нибудь репортера. В прошлом году я наступил на хвост прессе на Западном побережье. Результат? Вместо сумасбродной «рок-звезды», забавляющейся шутки ради, я предстал тщеславным болваном. Некоторое время я думал, что меня никто не любит. В самом деле. В этом году у меня было три приятных события. Вручал призы за грампластинки. Прекрасно: музыкант оказывает честь равным себе! Потом еще одно действие из той же оперы. Теперь — Син. И все время они были весьма милы ко мне. Я не хочу все испортить. Я хотел бы получить больше внимания прессы, но не могу, пока у меня не будет что сказать, а сказать мне нечего.
...Две недели спустя после рождения Сина Джон выпустил альбом «Бритая рыбка». Публика встретила его холодно. Будучи компиляционным собранием, «Бритая рыбка» не содержала новых вещей, и Джон признавал, что замыслил альбом как средство удержать, имя на рынке, пока к нему не вернулась его муза вдохновения. В конце года вышел еще один альбом — «Рок-энд-ролл», но и ему недоставало того, чего ждали все, — новых песен Джона.
— В этом году «гвоздя сезона» не будет, — печально продолжил Джон. — Еще хорошо, что газеты не начали вопить: «Леннон выдохся». К счастью, я еще могу делать детишек. Может, соберу силы еще на одного.
— Не думаю, что это блестящая мысль.
— Я тоже, — он косо посмотрел на свою коллекцию газетных вырезок. — Ты видишь? Син будет так знаменит, что никто не вспомнит, кем был его папа.
— Трудно в это поверить.
— Поживем — увидим. Пресса — таинственное создание, а публика любит детей, — он обиженно помолчал и прибавил: — Но когда родился Джулиан*, единственным, кто их интересовал, был я...
В разгар лета 1980 года Джон позвонил мне:
— Что думаешь о круизе?
— Каком круизе?
— Ха! Вы поглядите, он и понятия не имеет! Ничегошеньки не слышал о мореплаваниях, а? По гороскопу нам с Сином вышло совершить морское путешествие!
— Что ж, звучит красиво, хоть немного не по сезону.
— Так и есть, но я беспокоюсь.
— Почему?
— Потому что средство передвижения — крохотный корабль с маленьким экипажем. Главное — это опасно... Будь я один — сам по себе, — я бы рискнул. Но когда в дело замешан ребенок, все меняется, с другой стороны, если я не возьму Сина, я буду все время волноваться, как он там. Если что-нибудь, не дай бог, случится, я буду постоянно мучиться...
В конце концов соблазн морского путешествия, его старая мечта, и возможность самому на себе испытать настоящую опасность победили. Джон с Сином и экипаж из четырех мужчин и одной женщины отправились в морские просторы на маленьком, но надежном судне...
Через две или три недели он позвонил мне с Бермуд.
— Йоко сказала, что ты снова сочиняешь песни? — произнес я, услышав знакомый голос — Великолепно! Как это произошло?
— Не знаю, право! Здесь потрясающая музыка! Совершенно новые звуки! Ничего подобного я прежде не слышал... все эти годы я был глухим. Музыка звучала всегда, но я не мог ее услышать. А теперь она переполняет меня, и я пою и записываю ее... Наконец-то она вернулась! Это такая радость! Я уж думал, что потерял ее навеки...
— Кого потерял?
— Мою музу.
— Леди Эвтерпу?
— Кого-кого?
— Музу лирической поэзии?
— Называй как хочешь, ко я зову ее по-своему.
— Как?
— Неважно. Скажи я людям ее имя — и они начнут звать ее, а если кто-то из них окажется на мгновение желаннее меня, я снова потеряю ее. Пройти через эту муку я не пожелаю и врагу.
— Что ж, может, ты и прав...
— Никогда еще не был столь прав!.. Ты знаешь, я во время плавания был перепуган до смерти, но я говорил о нем так долго, что должен был плыть, сделав вид, что это все лишь развлечение. На самом . деле я боялся: рядом будет Син, а я чувствовал себя ответственным за его жизнь. Знаешь, куда легче играть в прятки со своей собственной смертью, чем с чужой жизнью. Но как же быть со всеми мечтами? И я подумал: «Это твоя участь — и ты не должен избегать ее».
И мы попали в шторм! Вероятно, это не был шторм в полном смысле, но с палубы маленького судна все выглядело настоящей бурей. Я сказал себе: «Господи! Я сам это выбрал! Вот оно». Казалось, я погибну там. Затем мои мысли переместились на Сина и наостальных, но никто, видимо, не знал, как быть. А судно то взлетало вверх, то стремительно падало вниз. «Кто-нибудь же должен что-нибудь предпринять, — подумал я, а потом решил, — этот кто-то и есть я!» Я не знал, как и что делать, но принял командование на себя. Это я-то! Всегда говорю, что я не создан руководить, но стоит мне взять ответственность на себя, все получается как нельзя лучше. Я отдал приказ убрать паруса, удостоверился, что малыш находится в безопасности, и взял штурвал в свои руки. Я во всю глотку вопил старинные морские песни. «Вот она, жизнь, старина, — думал я, — здесь бы и умереть»...
Как видишь, или, точнее, как слышишь, а вскоре, надеюсь, и увидишь, я выжил. При таком шторме нет запасного выхода, чтобы сказать: «Подождите минутку, пожалуйста».
То, что я пережил, было со мной всегда, когда я находился в пике творческой формы. Когда всем людям не нравился «рок», я не обращал на них внимания, и это делало меня сильнее. Потом, когда все полюбили «рок», я игнорировал их симпатии, и это меняло меня самого. Я взял и разрушил свой собственный образ. Бедный Джон был убит богатым Джоном. Неизвестный Джон был сражен знаменитым Джоном. Теперь я понимаю, что мне всегда нравилось это. Правда, себе я в этом прежде не сознавался, я говорил, что хочу измениться и хочу перемен вообще, но затем брал слова обратно, боясь смерти. Больше так не будет! в следующий раз, если меня охватит предчувствие смерти, я не буду прятаться под одеяло. Я возьму ее за впалые щеки и поцелую прямо в страшные губы, потому что это единственный честный путь. Направить судно наперерез ветру и рассмеяться в лицо опасности!
Я всегда ассоциировал море с отцом. Знаешь, оно — мать, а не отец. Оно укачивает тебя нежными и любящими руками и, должен сказать, вытряхивает из тебя всю чепуховину. Я написал четырнадцать песен, как приехал сюда. Скоро вернусь — и вернусь не пустой, дружище...
В начале августа Ленноны вновь зажили дружной семьей. Джон вернулся из своего путешествия победителем.

Джон ГРИН
Перевод с английского А. МАЛЫШЕВА и С. АНИСИМОВА.

---

* Старший сын Леннона, ныне — известный рок-музыкант (Прим, переводчика).